В их очередной, совершенно бесцельный поход к друзьям он будет вино со льдом. И рука Марека под столом, которую Сэм в шутку пытается нащупать, внезапно напоминает что-то до боли безжизненное, пластиковое, будто он нечаянно, по ошибке схватился за жесткие пальцы манекена в магазине одежды. «Все хорошо?» - с годами уже самому противно от этого своего  абсолютно собачьего, обожающего взгляда. «Хорошо» - эти прозрачные глаза, особенно на ярком фоне улыбок и смеха других людей, словно два горных и очень холодных озера, они точно совсем не здесь, а может их никогда здесь и не было. И Линхарт, погруженный в собственные мысли, даже не поворачивает голову в сторону любовника, хотя и сидит рядом с ним за столом. Кажется, что Сэму давно стоило повысить дозу, еще больше погрузиться в иллюзию их общего счастья. Или же...

Нет, он еще не готов.

«Все хорошо» - в этот момент он все и понял. Долго же до него доходило. Вино на вкус было кислым и прохладным, Маргарет продолжала отчаянно с ним флиртовать, Томми нести чушь о полигамии, Барбара увлеченно гладить кошку, сидя на садовых качелях.

А до него просто наконец дошло, да. Будто медленно расползающаяся, глубокая трещина на идеально белом потолке. Нет, она всегда там была. Ты просто никогда не смотрел вверх.

- Ты что-то сказал?
- Нет, нет, ничего, фигня, - нужно лишь правильно дышать, мастерски притвориться, что показалось, обязательно улыбаться в такт, как умеет только он один. Во все свои тридцать три зуба, с особой радостью и сладострастием. Раньше Мареку это в нем нравилось. Точнее успокаивало.

Просто он еще не готов.

«Мы купили дом, мы обустроили детскую, мы ждем вас всех у себя в эту субботу, меня хотят все твои богатые, богемные друзья, я красивый» - и даже неопровержимые факты путают ему все карты, сбивают с толку. Мешают принять неизбежное, которое уже случилось.

Давайте другой фильм, этот мне не нравится.

Именно поэтому Сэм еще здесь. Льдинки мирно потрескивают в бокале. В нем правда есть много от собаки. Сделать попытку, обжечь любопытный нос, отряхнуться, попробовать еще раз. Правда в этот он слегка прикладывает силу. И тут пластик отвечает, наполняется жизнью, но в этом есть нечто рефлекторное. Так лучше, конечно. Но все равно что-то не то. Кто бы знал, как же это блять мучительно.

Сожми мою руку, ну, неужели так сложно?

- Няня пишет, что все хорошо. И Кристина уснула, - снова преданно, вопросительно заглядывая в его лицо, но уже по дороге домой. Солнце давно село. И их машина бесшумно скользит в пестрых, тихих сумерках. – Думаешь, что мы ее разбудим, когда вернемся?

Иногда ему кажется, что он всегда говорит сам с собой. Задает вопросы. Отвечает на них. Будешь ужинать? Ох, нет, ты слишком устал. Хочешь лечь в мастерской? Да, мы только будем тебе мешать, вечно возимся с малявкой под боком. 

«Любишь меня?» - а этот мелодраматический вопрос на самом деле вяжет рот целый день. Как и то гребаное вино.

Как же банально, как же глупо. Надо потом посмотреть, что по этому поводу пишут в интернете? Несколько лет назад, когда они еще жили в Марокко, он так блаженно и по-детски засыпал, положив голову Мареку на грудь. И ему было так неимоверно хорошо. А теперь приходится искать его глазами, дотягиваться, тянуться, изо всех сил стараться не скулить от обиды.

- Хочешь, чтобы я ушел? – в спальне мертвенно тихо, Марек лежит на кровати, повернувшись к Сэму спиной, кожа на спине такая прозрачная, что можно рассмотреть каждый позвонок. Так плотно завернулся в тонкое одеяло. Будто это саван.

- Хочешь, чтобы я ушел, - Сэм не трогает, просто осторожно дует на светлый затылок, придвинувшись ближе. Как делал раньше.

Он сильный, сейчас он почему-то кажется себе намного больше, он даже теплее на несколько градусов. И это все явно вызывает молчаливую неприязнь. Как так получилось? Когда?

Как делал раньше. Но тогда, давным - давно, да, это сразу находило отклик. Звенело, выгибалось, плавилось, с готовностью подставляло шею его щенячьей восторженности.

- Я устал, - он с силой упирается своим смуглым лбом в чужие лопатки, зажмуривается до красных искр в глазах.

***

Он читает то единственное, скупое сообщение от него, но не отвечает сразу. Какие же жалкие крошки. Это все на что ты способен, да? Странно так злиться, но утром почти ничего не чувствовать. Будто находишься под анестезией.

Я устал, я живой, я совсем не мебель, мне нужно, чтобы со мной разговаривали, я хочу, чтобы меня иногда трогали.

Это так долго копилось, это в итоге вылилось. И в глубине души Сэм ожидал, что он не даст ему потом выйти из комнаты, дома, будет звонить. Скажет, что они все исправят, пойдут к психологу или что там делают люди в таких ситуациях? «Мы не ебемся, совсем, да» - наконец кто-нибудь из них озвучит вслух эту деликатную проблему. Ведь так уже было, когда Марек практически исчез в горах, давая понять, что у них совсем все, а потом они удочерили Кристину и все почти наладилось.

Ты сейчас серьезно это мне предложил?

Опять нужен воздух. И все хорошо, да. Просто ощущение такое, что все рушится. Его кукольный и чудесный домик, его жизнь, где мальчик Хесам из Бруклина вдруг превращается в Сэма, встречает прекрасного принца, мчится с ним в закат.

Тесно, тесно.

 В этот раз шакалу подпалили хвост. И он истошно бежит, пятится.

А в этом есть уже нечто зловещее. Больше не отвечать на вопросы, которых ему не задавали вслух. Где ты был? Где? Безответственный, скотина, что ты делаешь? Чего ты этим хочешь добиться? Что за истеричный демарш? Боже, если бы Сэм только знал сам.

 - Паааапа, - Кристина неловко замерла напротив объектива, сложив за спиной свои маленькие ручки. И его появление в студии вызывает у нее натуральное ликование. Забавно, но подобное выражение лица бывало у ее дяди тоже, когда они только познакомились. Отброшен к чертовой матери игрушечный слон, отброшена съемка. Только Кристина обожает его. И у них это взаимно.

Правильно. Как и должно быть.

- Привет, - он скалится, улыбается, сжимает ее и кружит, оторвав от пола, чувствуя при этом на себя пронзительный - просто блять до костей взгляд - Марека. – Что вы здесь делаете? Какая у тебя крутая прическа. Сами сделали?

В душе еще теплится слабая, очень глупая надежда, что ночью они просто перепили и ...

И сейчас это как-нибудь само собой разрулится, растает. Словно ночной кошмар на рассвете. Они кивнут друг другу, пойдут обедать, а потом все решат. Как взрослые люди.

Смешно.

- Я думал, что ты вызовешь няню, - детские ладошки хищно сжимают, мнут его лицо. Сэм все еще не оборачивается. - У тебя есть номер Вероники?

Отредактировано Anubis (2023-08-31 09:09:49)

Той ночью на улице пахло арбузом. И месяц на небе был очень тонким, прозрачным, до боли острым. Словно губы Марека, когда ему что-то не нравилось, но он по какой-то причине не говорил этого вслух.

Теплый, насыщенный воздух. Инстинктивно хочется снять рубашку, сбросить надоевшую кожу, родиться заново. А дождя ведь в ближайшее время так и не предвидится. Странно, но такие летние ночи неизменно напоминают Сэму о тех днях, когда он еще жил в Марокко. Там тоже всегда было нечеловечески, дико душно. И часто, только чтобы просто заснуть, приходилось заворачиваться в мокрую простыню, которая при этом высыхала на твоем собственном теле за какие-то считанные, слишком короткие полчаса. Не успел - и снова плестись, чтобы ее намочить.

Марокко, Марокко. Пора бы забыть о нем. Может это был просто сон, а?

Этот месяц, воображаемая ягодная мякоть, которая всегда пачкает рот и одежду. А можно ты больше не будешь о нем думать? Видеть везде его лицо, раз за разом прокручивать ваш разговор. Он же ясно сказал, чтобы сегодня ты поискал кого-то еще.

Сэм не берет машину, просто выходит за ворота, ошпаренный всем происходящем. Нет, ты же сам меня прогнал. Вот и получай.

он ничего не хочет. точнее тебя. видеть, слышать, просто говорить с тобой. его спина на кровати. будто трогаешь твердый кусок мрамора.

Да пошел ты, Марек. И я туда же. Больше не могу. Размашистый, быстрый шаг, гравий недовольно шуршит под кроссовками.

Шаг.

С самого детства у Хесама Каббани было такое чувство, что его еще младенцем положили в промасленную корзину и пустили по реке. Работая с тридцати лет «подай - принеси» в дорогих, пятизвездочных гостиницах, он вдоволь насмотрелся на семьи, к которой принадлежал Марек Линхарт. Благополучные, точеные, порой уж слишком светлокожие. Болезненные, красивые матери – как на подбор – скользя по прохладному холлу или прогуливаясь около бассейна, вечно и без устали одергивают своих очень худых, рыжеватых сыновей, застегнутых на все пуговки. Не бегай, не трогай, не кричи, смотри за сестрой, держись подальше от этого глазастого араба.

Шаг. Сэм никогда не думал, что его корзину однажды выловит тот, кто будет похож на этих людей. И его всегда порывало спросить, а какое детство было у Марека? Неужели счастливое? Но тогда бы ему пришлось рассказывать про свое. А там, к сожалению, ведь не было совершенно ничего примечательного, кроме ужаса и вони трущоб, которые не в силах выносить, даже представить себе патриархальное воображение белого человека.

я не против, чтобы ты встречался с другими людьми.

У их общих друзей и даже раньше он думал, что они пришли к этому совсем не случайно. И Марек слишком быстро очаровался экзотическим зверьком, случайно найденным им в полупустом баре «Фо сизонс». Трагически ослушался мать, которая когда-то предупреждала его, чтобы он не гладил, не пускал под свое одеяло незнакомых животных.

Как тебя зовут? Говоришь по-английски?

Нет, исполнение этого пророчества было неизбежно. И тогда они, едва встав из-за той барной стойки, вдруг стали так мучительно, тесно близки. Оба не знали, что с этим всем делать. Сэм затем почему-то мысленно сравнивал линию горизонта и влажные мышцы на животе Марека, куда часто зарывался лицом.

Все, что у меня есть, все, что у меня будет.

Они были так неизбежно близки, что он до сих пор единственный знает, помнит о нем вещи, которые Марек Линхарт прятал и берег даже от самого себя.

«У тебя были другие? Я умру, умру, если были» - его большие пальцы с силой упираются в основание бедер, чувствуют хрупкие кости, слегка приподнимают их, во рту при этом так ужасно пересохло. И чужое прикосновение к вздыбленному, разгорячённому загривку похоже на прохладное, успокаивающее дуновение ветерка.

Шаг. Остановиться, чтобы закурить. Ах, он же бросил.

Тебе стыдно? Да что такое? Какая хрень, прекрати. Жаль только, что Сэм пропустил момент, когда его существование рядом стало неким оскорблением чужой мужественности. А потом и совсем вызывать неприязнь. Жалеешь о разводе, да? Что за женщину ты подвозил вчера? Я не хочу слушать о ней, пожалуйста.

может нужно было тогда умереть, а?

Когда они впервые встретились, то Марек действительно утонул. Захлебнулся в нем. И теперь, наконец очнувшись, будто бы мстит Сэму за это. Якобы он в свое время дал ему так много. Но ведь правда в том, что он его никогда, никогда об этом не просил.

Солнце когда-нибудь погаснет. С этим ничего не поделаешь.

 - Давай сходим, но у меня нет денег. Подкинешь? Я еще сегодня хотел сгонять за новой курткой. Ну, я тебе ее показывал, – снова оскал. И плечи как-то неприятно, агрессивно расправлены. Он осторожно ставит Кристину на пол рядом с собой, целует. И она тогда начинает наворачивать круги вокруг них.

Ублюдок.

Ему до сих пор неприятно, что в нем с самого начала видели лишь босоногого мерзавца, черномазого ублюдка, сволоту, охотника за деньгами.
И вся семья Линхарт, точнее ее старшее поколение – не только большие снобы и немного лицемеры, но и строгие католики, конечно же. И Сэму так интересно было наблюдать за ними, особенно когда пришло время крестить маленькую Кристину. Вот же цирк, но традиция есть традиция. Хотя, казалось бы, ваш сын развелся, открыто живет с мужчиной, мать девочки недавно чуть не откинулась от героина, а они спрашивают про его полное имя. «Хесам. И я кстати мусульманин» - он широко улыбается, держа на руках младенца в тугих, серебристых кружевах.

Предатель, кобель. Боже, храни его.
Но я ведь был хороший, я так старался, любил тебя и твою семью тоже.

и кстати я тебе пока не изменял. просто знакомился, флиртовал, смеялся до хрипоты.
я забыл, как целоваться, представляешь.

Я забыл все. Прямо как ты тогда.

Сэм смотрит на Марека уже открыто, прямо в глаза. Тот злится. И это – вот же прискорбное открытие - единственное, что заставляет их сейчас беседовать. Иначе бы он просто уехал сегодня на работу. И все было бы... как было, да.

я не изменял тебе, пока не могу. но ты бы этого очень хотел, да? да?

- Отлично. Я много гулял, потом установил тиндер, пошел в тот круглосуточный бар и там переписывался, - слегка надкусил кожу, однако боится сделать по-настоящему больно. – Завтра у меня свидание, посмотрим, что будет. Может опять интересно проведу время.

Они давно не говорили так искренне. Удивительно. Кристина же в это время уже забирается на огромный подоконник в студии. Или скорее пытается. «Пап, помоги, помоги, помоги, мне туда надо!» - звучит решительно, а еще они с Мареком всегда не очень понимают к кому именно из них она обращается.

- А ты? Кошмары не мучили? С сегодняшнего дня сплю в другой комнате, чтобы тебе не мешать.

И вот последний оплот сдан, пал. Хотя Сэм до последнего сопротивлялся этому. А теперь уже все. Поздно.

- Ты не скучал, неправда, скучают по-другому, - он до сих пор отчаянно пытается уловить на лице Марека какую-то эмоцию, кроме раздражения. – Плачут, например. Кричат. Бьют пощечины. 

Отредактировано Anubis (2023-09-01 13:41:25)

Марек говорит, что они теперь всегда будут вместе. Гладит Анубиса по голове, с готовностью подставляет ему свою белую – пребелую шею. И затем они резко просыпаются от звонка из больницы. Хриплые, сбивчивые голоса от лютого недосыпа, запоздалого шока. «Твоя сестра была беременна? Ты знал?» - оба ежатся от неловкой, тихой неопределенности и предрассветной прохлады, стоя у огромного стекла, где с другой стороны черная медсестра готовит к выписке неприметный, живой сверток.

«Она так пахнет» - Сэм всегда немного впереди, Сэм в броске. Запахи, звуки, ощущения.

Он поднимает на Ра глаза, которые полны восторга. «Она так пахнет, она так похожа на тебя».

Марек говорит, чтобы он не лез к нему в зубы. И уезжает куда-то в горы. Кажется, что навсегда. И Сэм молча, стоически ненавидит его за это. И потом – когда кто-то из их друзей сообщает о несчастном случае там – искренне считает, что это его проклятие сбылось. Разбитое лицо, твердая корка крови. Он выгоняет типажного, татуированного медбрата из палаты. Утыкается лицом в птичье плечо. «Сейчас будет полегче, я помогу». И между этим событием и тем, что они решили опять быть вместе целая сотня световых лет. Когда это все было? События перемешиваются, меняются местами, путают хронологию.

«Всегда, нихуя» - выбито на их общей могильной плите, закопано в землю. Обманщик, обманщик. Рим горит, божественный пантеон умирает и распадается. Когда-то им не нужны были брачные клятвы, когда-то было достаточно горячо шептать в темноте, что он так любит его и все, что с ним связано – племянницу, фотографии, сжатые губы и пальцы, дыхание, вкус, США, где больше душно и непривычно, но кое-как можно жить.

А теперь все совсем исчезло, похерилось под вывеской «Мы тут играем в полиамория». Во сне Сэм видит пустыню, черный пес движется сквозь бурю золотых, космических частниц. Шлепанье крохотных пяток по кафельному полу. Он открывает один глаз, смотрит на заспанную Кристину, которая трет ладошкой глаза: «Горлышко болит, помоги».

Кто он? Зачем здесь? Страж весов, верный страж существа, что еще в младенчестве пахло солнцем и этим совершенно заворожило его. 

Быть может, что время все-таки сжалится на ними? Опять сделает круг? Сестра Марека снова залетит от какого-нибудь наркомана, а у них все наладится.

Раньше он думал, что у них не будет своих детей, но на самом деле у него здесь просто не было ничего своего. Никогда.
 
Нет, тебе же сказали не лезть. Еще тогда. Сам виноват.

 - Хорошо. Буду считать, что ты мне опять все разрешил. Даже благословил, - он жадно провожает спину Линхарта глазами. Наблюдает за его движениями. Интересно, а тот ходил к врачу, ведь Сэм его очень просил. Одежда слегка висит, походка какая-то шаткая. Анубис прикусывает язык, когда автоматом хочет выдать: «Ты что-нибудь сегодня ел?»

Робкие следы измен. Ра их особо не прятал. Просто не выставлял на показ. Ведь ему важно быть вежливым, держать лицо. Тем не менее Анубис о них знает, со злобным клацаньем челюстью читал и не мог оторваться от переписок, которые остались в облаке его айфона. Какой ты бываешь отзывчивый, надо же. Неужели горишь? Неужели кому-то достается все, а мне лишь эта скорбная, рыбья мина? И фото, конечно, фото. Как же эти телки любят слать известному фотографу свои сиськи.

 - Как много, я столько не потрачу, - большой палец ведет по краю пачки. Уголок рта при этом нервически дергается, когда Марек так близко. Сэм наклоняется, Сэм коротко целует его в губы, попутно стараясь подавить в себе мысль, что мог бы сейчас откусить Линхарту язык, который шепчет, шепчет, никак не может успокоиться. – Спасибо, папочка. Ты всегда такой невозможно щедрый.

На фоне Кристина издает победный визг. Он резко оборачивается к ней, хищно утирает рот, но не сплевывает.

- Через слюну вроде не передается, да? Или я не прав? До вечера.

Выяснять отношения при дочери совсем не хочется. Да и чувство вины накрывает на раз – два – три. Утром Марек не взял коляску. И поэтому Сэм почти весь день таскают Кристину на руках. Вместо парка аттракционов они идут в зоопарк.

Умилительные фотографии дочери, которая восторженно прилипла к вольеру панд, обезьянок, капибар.

Это временное, водяное перемирие. Собственно, в их семейной жизни особо ничего не изменилось. Просто тона стали резче, жестче.

Ты меня не останавливаешь, ты не падаешь ниц перед идолом с головой собаки, ты хочешь проверить, а правда ли я могу уйти?
На самом деле Сэму самому интересно. Как далеко он может зайти?

Лучше твоих. Нет, я был лучшим из них всех.

- Я приготовил ужин, - почти их обычный разговор. Только с поправкой, что он почти готов к выходу. – Накрасил глаза блестками. Нравится?

Отредактировано Anubis (2023-09-05 21:49:57)