во рту пересохло. шершавый язык неприятно касается неба. бессмертные не должны испытывать жажду. тогда почему так хочется влить в себя литры воды?

* лучше бы тебе умереть поскорее, мальбонте. и прекратить отравлять своей тьмой слабое человеческое существо.

демоны вокруг смотрят прямо на них, вникают в каждый звук, что издает их лидер. бросает на них взгляд и видит: ропот, благоговение, обожание. они ничем не лучше, чем люди, что слепо следуют за своими богами. как ангелы, которые готовы вспороть себе брюхо и отдать потроха на ужин для шепфа. так и эти демоны отдали бы свои жизни, чтобы их благословили хотя бы взглядом.

интересно, насколько сильно они ненавидят человека, что может не только слушать его речи, но и вкушать его плоть.

осматривает стол, ощущая, как запах свежего хлеба щекочет нос. затем заглядывает в свое отражение бокала, полного вином. все это просто инсценировка знаменитого сюжета. все это изначально обречено на провал, но вики продолжает отыгрывать свою постыдную роль.

— бонт ответил бы, что блаженны алчущие и жаждущие правды. но что ответил бы ты? я не знаю.

под пальцами шершавая поверхность камня. спрятан в кармане одежды, надежно скрытый множеством слоев. лгать, глядя прямо в глаза. он с ней честен и открыт. у него нет причин хитрить перед ней и скрывать хоть что-то.

ее же душу сковывают противоречия. выполнять приказы тех, кто позволяет себе дергать за ниточки людей и небесных жителей. подчиняться тому, кто хочет обрушить смерть и разрушение на вечное и нерушимое. оба варианта были не для нее. но в этом мире существует только черное или белое.

хочется оказаться в своей детской комнате и скрыться от этих злых существ, что не знают никакой силы, кроме страха и ненависти. никогда не знать о шепфа, что был так несправедлив к собственному ребенку ( разве это что-то новое ? ). о его сыне, что из-за своей глубокой кровоточащей обиды желает раздавить мир под своей подошвой. и о самой себе.

— я здесь для того, чтобы узнать всю правду. поведай мне секрет, что ты хранишь. я обещаю услышать тебя.

* и оставить на губах твоих сладкий поцелуй иуды.

каждый его шаг - остановка сердца. слабому органу страшно издавать лишние звуки, чтобы лишний раз не наткнуться на гнев хозяина этого пира во время ч у м ы. вся эта сцена выглядит практически комично. их двое, стол сейчас сломается от количества пищи, а демоны вокруг глотают слюни. они напоминают свору собак, перед которой положили кусок свежего мяса и дали команду “фу”. только что из всего находящегося здесь является им: еда, вики или мальбонте?

сочная тушка ягненка. румяная корочка. украшено фруктами и овощами. рядом лежит нож, чтобы отрезать себе ножку. от одной мысли о том, насколько невообразимо вкусным должен быть агнец, у нее подступила тошнота к горлу. должно быть, кожа ее стала белой как фарфор от одной мысли, чтобы вкусить это мясо. мерзость.

сжать зубы и с усилием проглотить всю желчь, наполнившую рот.

взгляд не мог отступить от поджаренного трупа агнца. попытки не отразить на лице весь спектр эмоций. но собственное сердце уже давно замариновали и предали огню. средняя прожарка. поострее. и чтобы с кровью. завтрак для нового хозяина неба. bon appétit!

его ласковые зубы откусывают по кусочку, с блаженством прожевывают, ощущая всю гамму вкуса. теплом разливается у него в желудке, превращая тело его - тюрьмой для нее.

последний укус - последнее слово. на тарелке не осталось ни кусочка.

— мальбонте.

произносить имя его казалось каким-то неправильным. смотреть в его глаза и искать отражение того, что никогда в нем не существовало - человечности. слово это имеет больший вес, чем думают все бессмертные. тащить его на себе тяжелее, чем даже решать судьбы миров. ведь это не о добре и не о зле. это о другом. о чем-то более сложном.

вглядывается в это болото. сознание ее затягивает в трясину, а глаза цепляются за алую бруснику. не могут оторваться от нее, желают раздавить ягоду языком о нёбо. ощутить эту кислоту, растекающуюся по остаткам души.

это было его нутро, которое так нежно берегли вековые стены. смесь самого чистого и светлого с самым грязным и темным. вики знала это. но не принимала и не понимала. однако то не значит, что желания сделать в ней не было совсем.

— должно быть ты привык видеть, что бессмертные перед тобой робеют и готовы лизать землю, по которой ты прошел.

бесстрашие - фальшивая нота. нервы - струны натянутые. голос ее не похож на ровную симфонию оркестра. он неприятен ушам зрителям. они молча морщат лица и желают сломать инструмент ( для такой публики настолько прост, что даже смотреть на него оскорбление ). но ужас перед гневом их Бога сильнее ощущения омерзения и ненависти.

— я же являюсь бессмертной телом, но духом я смертна. не могу я быть ни ангелом, ни демоном. а потому больше всех остальных схожа с тобою.

на мгновение ей показалось, что наглый язык вырвут с корнем, чтобы более не мог он произносить подобные слова. сравнить себя с существом, что по силе едва уступает самому отцу миров. можно ли это назвать извращенной формой богохульства. и следует ли за это вырвать крылья, да подарить две сотни плетей.

— так что понимаю я, что бонт - это ты. узнаю в морщинах вокруг глаз, слышу в спокойствии голоса и чувствую в прикосновениях твоих пальцев.

слова хрупкие, могут разбиться в любое мгновение о его тьму. рассыпаться на тысячи осколков и не собраться обратно в одно целое, искреннее. только вот мрачная сила его не была жестокой по природе своей. а потому пропустит сквозь себя каждый звук.

— я не хочу видеть ангела, которого я знала и не желаю видеть незнакомца дьявола. не хочу слушать чудовище, чью шкуру ты примеряешь. я пришла к тебе. и хочу понять, стоишь ли ты того, чтобы моя жизнь была отдана за тебя дважды.

сердце больно бьется о решетку из ребер. хочет вырваться и убежать. в ужасе и страхе от сказанного. легкие с жаром сжимаются. это его сила или просто его взгляд.

выдержать невозможно. но нужно.

маль  ( бонт )  е

пробует его имя на своем языке, рассасывая каждый слог, каждую буквы и каждый з в у к. душа же перебирает все те многочисленные чувства, что возникают от него. страх, смятение, смущение, растерянность, нежность, болезненность, боль. но это никогда не ненависть. столько раз бессмертные вокруг с безумной пеной у рта орали о его безумии и жестокости. ему приписывали рога и копыта. маленькие ангельские крылья. уродство, что заставляет рассудок рассыпаться на пазлы, которые не собрать никогда обратно в единую картину.

вики же болит слабый орган. долбится о ребра и оболочку из плоти. он болеет сильно-сильно, разрываясь от бабочек, что поселились в животе ( щекочут изнутри от взгляда алых глаз ). и начинает кровоточить, когда разум тихо шепчет об ангеле, что пачкал свои щеки в слезах-рубинах.

тогда все ее ладони были испачканы в этих драгоценных камнях. и, о Боже, как же сияли они в слабом свете пещеры.

зачарованными пальцами провести по его шершавой ладони. прямо вдоль линии жизни ( кажется, она у него пре-ры-ва-ет-ся ), чтобы уверенно сжать ее. приятный жест, что выверен его приторной и наигранной галантностью.

а над его головой уже засияло солнце, что заставило щурится. смотреть на него снизу вверх и ощущать странное благоговение. теперь начинало казаться, что все те речи были лишь напускным пафосом. ведь кому не хочется, чтобы его Бог отнял от него ласковые руки ( ave malbonte! )

сегодня все кончится.

в его покоях темнота, с которой борются свечи. обстановка до безобразия интимная. но не та, что заставляет тело оголяться. здесь слой за слоем смущенно показывают свою наготу мысли. все те, что боялись показаться ранее. сейчас они робко смотрят в глаза гостеприимного хозяина. неумело касаются его ушей и глаз.

тихий вскрик ‘ай!’ и по пальцам текут рубины. зеркало его разбито, а осколки бесцеремонно лежат на полу. в отражении сотен трещин, она выглядит как библейский ангел. с сотнями глаз. с десятком крыльев. не хватает только огня. что ж, это всегда можно исправить.

- это не то зеркало через которое бонт смотрел на меня?

взгляд на его лицо. всего мгновение, чтобы убедиться, что гримаса слегка коснулась мышцы его вечно холодного лица.

- прошу не злись на меня. все понимаю, те слова не были ложью.

вновь перед глазами свое отражение. не знает, куда смотреть, а потому проводит по алым пятнам на острых концах зеркала. ее свежая красная смешивается к давно запекшейся и темной. их кровь, их сердца, их души - все давно уже связано веревками тьмы. перевязано красивыми узлами, подвешивая органы. они прижаты друг к другу ближе, чем мать к своему дитя. вики чувствует это. как вибрация его могущественной силы подсказывает настроение владельца. знает, как она натягивается, когда в душе бушует ярость. как мурчит тьма, когда ее хозяин доволен. и как беспокойно дергается, когда приходится делать то, чего не хочется.

- но не принимаю. не думаю, что когда-либо смогу забыть его. и что теперь я смогу узнавать только его призраки.

ужасны слова. смотрит на его черные и темные, а пытается разглядеть голубые и ясные. хочет запустить пальцы в волосы цвета угля, чтобы узнать такие ли они как те, что были подобны пеплу.

слово ‘люблю’ уже отдано другому, но раны в сердце не покрылись коркой. не стали заживать и не прекратили мучительно болеть. они все так же заставляют ворочаться по ночам, кусать губы и грызть ногти.

- знаешь, он был центром шторма для меня. пока мой мир вокруг сходил с ума. где-то в самой глубине души был он. без мании величия, без злобы и без ненависти. я помню, какое у него были лицо, когда он говорил, что лишь желает подышать воздухом, да размять крылья.

немые слезы одна за другой падали по щекам, оставляя влажные полосы. поспешно вытирала их пальцами, слишком боясь увидеть его глаза. полные разочарованием, ненавистью и злобой.

но все знают, что у вики уокерс напрочь отсутствует инстинкт самосохранения. так пошутил бы любой. но на самом деле мысль о смерти уже так давно поселилась в голове, а потому страх с каждой секундой уходил все дальше и дальше.

- знаю, прости.

ломать его двери его же эмоциями. чтобы пробиться туда, где сидит он.

нужно хотя бы сказать прощай.

в руках ее гранат рассыпан. он испачкал ее длинные пальцы красным соком. смотрит на ладони грязные и видит, как мелкая дрожь охватывает их. становится все сильнее, пока зерна не рассыпаются на пол. а вслед за ними слезы-алмазы. переливаются в свете теплой луны. впитывают в себя все цвета витражей, что разбитые валяются по полу. алые капли превращаются в пятна перед глазами. руки больше не охватывает дрожь, потому что теперь трясло все тело

плак - плак

из ее глаз-звезд падают капли. это горечь. это боль. это тоска по тому, чье мертвое тело каждый носит на шее.

п л а к  -  п л а к

вики уокер никогда не была религиозна. свой крестик девочка смыла в унитаз после того, как прижала детские ручки к сырой и свежей земле. разве это было справедливо? помнит, как папа с беспокойством поглаживал по детской голове и учился заплетать косички. а потом она сама обрезала себе волосы, чтобы больше ему не приходилось так мучится. помнит то, как тихо плакал отец, лишь случайно подумав о той, кого так любил. и помнит, как боролся со своей печалью ради нее. дочери своей.

что же до Бога. его не существует. и теперь она убедилась в этом сама.

- раз любим он Отцом нашим, то живет он сейчас так хорошо, что бед не знает.

язык онемел, говорить было тяжело. смотреть бонта - физически больно. все естество ее противилось такой бесстыдной лжи на губах. разве можно столько врать самому чистому и невинному существу на небесах, аду и земле? разве что во благо.

- я бы хотела улететь с тобой куда-то далеко от всего этого бессмертного мира.

акварельные глаза смотрят в его самые чистые голубые. их тянет к мягким мужским ладоням. хотят расплавится их тепле, превратившись в горячий шоколад. и позволить ему выпить себя без остатка. чтобы согреть от холода Отца. и чтобы подсластить горькую от бесконечного одиночества жизнь.

было тяжело понять, что это было. мираж или галлюцинация. пальцы все еще в алом соке. но в том ли, что течет по ее венам или тот, что остался от ягоды граната. а не все ли одно? и правда. происходящее и так похоже на сон. но тут нет ничего. ни цвета, ни запаха, ни света. только пустые слова страсти, рев ненависти, да страх всех живых и мертвых.

кровать удобная. голову придавило к подушке настолько сильно, что нет сил даже посмотреть на ее хозяина. лишь слушать его тяжелое дыхание. хотя не было понятно до конца кому оно принадлежит. может и ей самой.

- бонт когда-то рассказывал мне о том, кто был его соседом недолго. ты… помнишь?

ей не хочется подниматься с кровати. хочется продолжать оставаться ее ленивой пленницей, проваливаясь жде одеял и матрасов как можно глубже. и исчезнуть.

- тогда я не сказала. но этот человек мертв. прости за то, что хранила эту ложь внутри.

на секунду ей показалось, то любимые руки коснулись плеч. а потому резко подскочила, пытаясь ухватить за фантом. будто бы утопающий в океане. руками за невидимые плечи. ушами за молчаливый голос. и глазами на прозрачность пустоты.

не важно, ведь рядом есть ледяная, будто айсберг в черном океана, глыба. и от мысли, что ее нужно будет растопить, сердце вики начинало биться еще быстрее. несправедливо и больно. убить его собственными руками.

в его глазницы смотреть боязно. стать добычей для его черных дыр - ужасает.

одновременно пугает _не_стать ею. ах, что же ты со мной наделал! разделил душу пополам, оставив мучится также, как и тебя когда-то.

во мне больше бонта или маля?

[indent] «   а в тебе?   »

вопросы, что повисают в воздухе безмолвными вибрациями. все их слова - молчание. и им этого достаточно. понимать друг друга лишь взглядами и жестами. тенями, что мягко отражаются на лицах. бликами, которые случайно отражаются в глазах. и это была вовсе не наблюдательность и не родство душ. любой другой бы не увидел в ней то, что увидит он. в нем же - что увидит она. связь, что находилась на уровне, который не понять ни смертным, ни бессмертным.

сердце ее болезненно стучит в груди, пока каждый атом ее существования падает в че-р-н-ые д-ы-ры. одно лишь окровавленное мечется раненой чайкой в его руках. с натянутыми нитями их связи, что больно впиваются и прорезают ткани. ловушка эта черного цвета. не отпустит. оставит шрамы. наступит апокалипсис, все живое погибнет, а отметины эти все будут на старом месте.

потерял ли он столько же крови, что и она. и нравится ли ему этот узор из рубцов, что оставил на ней своими словами. всем своим существованием.

- не от тебя я бегу.

от самой себя. того, что так неприятно холодит кожу в кармане. не успокаивает более, а лишь напоминает о том, что очередную ложь сказала ранее. и придется ему в этом признаться перед тем, как уничтожить.

как сможет она?..

кажется, что в черноте этой знакомые серо-голубые звезды сияют. мерещится улыбка мягкая. приходится вновь прятаться. снова отворачиваться. и задавать еще миллиард вопросов, на которые скоро будет уже некому отвечать.

- и потому, что не отвратителен.

что же за мать могла отправить свое дите за подобным делом. окропить руки ее кровью иль умереть от уже погрязших в густой и красной. когда уничтожит заветный ключ, станет ли хоть кто-то печалится. будет ли ему хоть на мгновение грустно от ее бездыханного тела в ее руках. а станет ли ей от его? ох, по нему она уже льет слезы так сильно, что могла бы заменить всех плачущих дев. ощущает окоченевшие руки под своими пальцами, ледяной холод бледной кожи. и п-у-с-т-о-т-у таких близких черных зрачков.

ее глазами перед ней стоит уже мертвец.

- нет ни рогов, ни клыков, ни копыт. не ужасающее воображение чудовище стоит передо мной. лишь такой же живой. прикоснись к тебе и ощутить тепло можно будет.

касание пальцами кожи его - электрический разряд. энергия его плещется где-то в районе солнечного сплетения. шипами своими протыкает живот и хочет вернуться к истинном хозяину своему. но не может, потому приходится мириться с этой слабой оболочкой. ненавидит эта сила свою тюрьму, проделать дыры в ней желает. чувствует она это каждой клеточкой своей. возрадуется он, когда рукою проткнет туловище и достанет из него пульсирующую черноту. да поглотит ее с большим аппетитом.

- действительно. тепло.

ей так много нужно было ему еще сказать. и так долго еще нужно было с ним молчать.

[indent] «   быть может остаться с ним?   »

грешная мысль закопошились в мозгу, будто бы паразит, что неприятно шептал прямо на ухо. болезненно перемалывал ткани в кровавое рагу, вероятно, планируя ему на ужин под соусом подать.

ничего. помощь вовсе не нужна. сама она ляжет на его тарелку. обнаженная да расчлененная по частям и с вскрытой грудной клеткой. красиво торчать будут кости белесые, игриво приглашая обглодать их. а от запаха свежего мяса слюна начнет стекать вниз по подбородку и шее. но не вкусить ему будет плоть ее.

потому что нет у него ни рогов, ни клыков, ни копыт. потому что те самые серо-голубые звезды не позволят. будут падать из глаз, да пытаться собрать сломанную куклу по запчастями. постарается обратно спрятать ребра под плоть бессмертную. однако не выйдет ничего у него. а потому оставит безмолвным чучелом стоять. рядом с разбитым зеркалом, чьи осколки наполнили и спальню, и душу.

прощальное объятие. чего бояться-то его, если все уже предрешено. если собственные пальцы уже не двигаются от трупной окоченелости. умирать во второй раз уже не так страшно. тем более, если на шее твоей руки почти родные (?) смыкаются нежно. почти любовно отрывая голову от туловища. вырывая вместе с позвоночником.

и губы, что покрыты ранами, прижимаются к щеке. поцелуй вернуть виктория не забыла. робкий и мягкий. несмелый и невинный. дабы ничего более его не оставалось у нее перед тем, как проститься навсегда.

перед тем как ключ от дома Отца уничтожить окончательно.

а после - лишь пустота. лишь нервный смешок, когда тело его превратилось в обжигающее полымя, а не согревающие угли. камень преткновения  - в пыль. сердце - в льдышку.

виктория - в поражение. мальбонте - в маля.