Никаких снов - глаза проваливаются в черноту, стоит опустить веки, чтобы вернуться в такую же черноту по вибрации браслета, дребезжанию будильника, сигналу тревоги, оповещению, звуку сирены. Или от касания чужих рук, железные пальцы проводят по огрубелому шраму на животе, заставляя морщиться не от боли, но от воспоминания - собственные ошибки даются дорого, лучшая медицина в мире выдернет из комы, поставит на ноги, даст автомат и отправит в строй, а след на теле останется, кривой, заскорузлый, случайный любовник брезгливо передернется, повернет на живот. Она опирается на локти, думая, что это очередной сбой, о котором она должна доложить, фантомные боли, отсроченные реакции, сны.

Она спрашивает его, что ему снится, и сдерживает вздох, когда он не отвечает известным, заученным, знакомым с детства откликом “крейсер Аврора”, а хмурится, пытаясь воссоздать содержание рваного сновидения. Существуют какие-то маркеры, кураторы смотрят на нее сквозь прицел, Наташа пожимает плечами, может, интуиция. Иногда она думает, что после очередного допроса их отстранят, личные дела пополнятся еще одной страницей, отпечатанной на машинке, их закроют и сдадут в архив. Оформят перевод. “Зима да лето одного цвета”, напевает Наташа, когда они летят с очередного задания с пересадкой в Якутске, маленький вертолет набирает высоту, Наташа смотрит вниз на населенные пункты с милыми названиями: Мирный, Светлый, Удачный - бескрайние таежные леса, в которых никого не найдут даже с новейшими пеленгаторами “Восхода”. Их колени соприкасаются, Наташа нагибается и стучит рукой по спине пилота, просит сесть около Вилюйского водохранилища. “Не положено”: она тратит драгоценные минуты на уговоры, пока внизу расстилается синяя гладь воды. “Очень хочется искупаться, воняем как крысы, ну, когда еще прилетим в вашу красоту”, Наташа говорит в микрофон, но губами почти касается его шеи, щекочет рыжими волосами, “Десять минут, старлей, мы мигом, ну, хочешь, под автоматом нас держи”. Вертолет начинает снижение.

В Свердловске дознаватель вынимает из нее всю душу.

Наташа переворачивается на спину с легкой улыбкой, смотрит на полосы света на потолке: он может ударить ее сейчас и продолжить, она обхватит ногами его спину, прижимаясь крепче, прокусит его губу до крови, когда он попытается зализать собственный удар. Она не поворачивает головы, чтобы не встретиться с ним взглядом. Третий раз за последний месяц, она обязана доложить.

На боевом инструктаже все расслабленно скучают, пока не получают на руки распечатку с логотипом “Восхода”. Наташа выпрямляется, убирая ноги с его коленей, вчитывается в ровные буквы: минимум полезной информации, все описание поместилось на двух серых страницах, лаконичные формулировки, никто не знает, что именно произошло на объекте, но кто-то успел подать сигнал бедствия. Краем глаза Наташа смотрит на то, как сгибаются стальные пальцы, держащие листок, как будто рука затекла и онемела, снова несуществующая прошлая боль дает о себе знать. На медицинском осмотре появляются молчаливые техники с эмблемой “Восхода” на лацкане спецовок.

В Челябинске их встречают, снова осматривают, стандартные процедуры, правила безопасности пишутся кровью. Наташа прячет улыбку в глазах: если бы у группы специального назначения Департамента Х был соответствующий приказ, все солдаты были бы уже мертвы, а здание аэропорта взято под контроль. Она послушно поднимает руки, дает себя ощупать - они все действуют по приказу. Не болтай, товарищ, под гимнастеркой черствый шрам, рука сержанта дергается, словно он дотронулся до змеи или обжегся. Даже не думай, сержант, молчи…

Кабинет директора завода похожий на тысячи таких же по всей стране, со стены смотрит портрет Сталина, за стеклянной витриной в углу красное знамя,  чтобы зашедшим сразу хотелось вытянуться по стойке смирно, отдать честь, принести присягу. За провинность не на колени, как перед иконами, пережитком прошлого, религия - опиум для народа, - а на пол, лицом вниз, руки за голову, рассказывай, объясняйся, лежать, тварь.

Докладывает она, директор кивает, кажется, не запоминает ничего, руки нервно подрагивают, сцепленные в замок. Он уже видит себя где-то на Колыме, телефон звонит, он раздраженно вешает трубку, не отвечая. Наташа думает, что все люди на местах тоже похожи, отражение должности, неважно, в каком городе или поселке - в стандартном кабинете сидит манекен, одетый в человека, решает стандартные вопросы. В случае ЧП Центр присылает команду ликвидации. Она чувствует страх, Михаил Демьянович их боится, словно Солдат сейчас вытащит из кобуры пистолет и начнет зачистку с этого кабинета. Никто бы не успел удивиться перед гибелью.

Второй оборачивается к ним, затушивая сигарету в цветочный горшок, уже ощетинившийся окурками как еж, в кабинете повис запах дешевой “Явы”, он разлепляет белые губы, говорит тихо, будто слова даются ему тяжело: “капитана Татищеву вы должны доставить живой, считайте, это задание приоритетным”. Она медлит с ответом, смотрит изучающе, ей кажется, что под рубашкой челябинский функционер носит бинты и повязки, левая рука неестественно выгибается, когда он снова достает смятую пачку. “Мы не подчиняемся ни Вам, ни Челябинскому исполкому, товарищ”, механический голос от двери заставляет курильщика дернуться, как от удара. “Я знаю, кому вы подчиняетесь, Солдат”. Минутная пикировка, Наташа делает шаг, челябинец передает ей приказ из Москвы, ответ на запрос, она читает его, складывает вчетверо и убирает в карман, представитель исполкома отворачивается: “Она жива”. Судьба остальных работников завода его явно не волнует.

Больше вопросов, чем ответов, перед глазами мелькают оттиски: “засекречено”, “в доступе отказано”, “запрещено”. Группа спускается к законсервированному входу на первый уровень лабораторий “Восхода”. Стальная бронебойная дверь шириной в тридцать сантиметров глушит звуки. Или на объекте все давно мертвы. Они молча ждут, пока идет обратный отсчет, Наташа всматривается в глаза Солдата внимательнее: что они сделали с тобой? - пружины кровати почти не скрипят, она прикладывает палец к его губам, тихо, закусывает губы, позволяя ему слизать каплю крови, еще, сильнее…

На личных планшетах открывается подробный план объекта, они разбиваются на группы, никому не нужно дополнительных объяснений. Дверь с лязгом закрывается за ними. Сорок восемь часов на зачистку, все понятно, Вдова? Так точно. Тепловизоры не фиксируют жизненные показатели в ближайших помещениях. Мы сделали все, что могли, товарищ, но ваша жена…

“Она жива, найдите ее, считайте своим приоритетом”, - красный цветок в горшке задыхается от сигаретного дыма, туберкулезно харкает кровью на платок поднесенный к губам.

Отредактировано Natasha Romanoff (2023-09-05 15:24:50)