У неё такие чёрные глаза, что невозможно разглядеть зрачков. На него как будто уставили две нефтяные скважины. В них земля, в них пионы, в них его грузная вытесанная из камня фигура отражаются  в голландском углу, как в фильмах каких-то ёбаных европейцев. Всё нарочито некрасивое, без романтизации, без фотофильтров, крупный план. Ёрд видит в нём всё и смотрит будто бы сквозь.
Тор так отвратителен в её взоре. У него лицо с осыпавшихся фресок.

Она смотрит снизу верх, но не повержено. Так смотрит земля, когда летишь с десятитысячной высоты из брюха взорванного самолёта.  Так смотрит земля, когда застреваешь на той стороне Эвереста, откуда никто не возвращается. Так смотрит мама, когда её выблядок теряет любимые вещи.
Ёрд катастрофа. Ёрд твоё сокрушение.

— Да, не у тебя, но ты знаешь, где он. Ты не можешь не знать, всё в тебе.

Он стоит почти вплотную, клаустрофобно близко. Нависает над ней, не потому что хочет показать свою силу, нет. Ему не понятен концепт личного пространства матери. Откуда ему взяться, если когда-то он жил в её утробе. Она принадлежит ему, Тор ночами испуганно пытается нащупать пуповину, связывающую его с ёрд.
Ну, блять, ты позови меня хоть раз.
Ответь мне хоть один раз.

— Блять, нравится надо мной издеваться, да? Удовольствие приносит? Что ж тогда рожа твоя пресная, мама? Где улыбка?
На ударных гласных ему аккомпанирует гроза. Потом штормом в море унесёт  все её цветы и фруктовые деревья, почва окажется отравлена солёной водой Тиренского моря, виноградники побьёт град. Может, пробудить Везувий, чтобы наверняка?
Он ей не даст жить чему-либо, что касалось её.
Но она начала это первой.

— Хорошо, ради тебя я буду осторожнее с пионами, — голос Тора понижается вместе с атмосферным давлением, — я буду осторожен с любым растением, на которое ты мне ткнёшь пальцем, ладно?
Он садится на колени подле матери и ладонями сгребает мягкую землю вокруг стеблей, что укрепить основания саженцев. Он раскапывает лунки, всаживает в них новые цветы с торчащими белыми корнями.

Для глинистой почвы лучше брать штыковую лопату, заточенную как нож. Ею же удобно разрубать мелкие суставы: локтевой, межпозвонковые, лучезапястные; суставы крупнее только ножовкой – зубья звенят, когда натыкаются на кость вместо податливых хрящей и мякоти. Вибрация сопротивления идёт от лезвия к собственной руке. Резать можно только по соединениям костей, иначе никак.
Первый раз он заебался ладонями сгребать осколки голени и ошмётки кожи.
 
Вечер, чтобы расчленить тело, неделя или даже больше до – найти подходящее место. Он ищет землю, которая никогда не встречала человека, которой не касался плуг или подошва ботинок, в которую не опускали семена, выведенные в результате столетней селекции. Девственную землю, нетронутую, непригодную для эксплуатации и насилия. Поросшая бурьяном, жёсткая и когда в неё втыкаешь лопату - ощущаешь, будто мать глиняными вязкими руками сопротивляется ему.
У такой земли особый звук, у такой есть пульс спящего человека. Тор его слышит, когда щекой прижимается к ней, будто к чужому брюху. Глухим рокотом мама переваривает мертвечину в соль, перегной и торф, слизывает с кости весь кальций, а с мяса выжимает белок.   

Ёрд, ты слышишь, это тебе.

Когда это началось. Наверное, впервые, когда Тор увидел репортаж про кимберлитовую трубку где-то в Сибири -  открытая зияющая рана в теле Ёрд посреди города, многоэтажки, обступающие края язвы. Она как будто лежала на вскрытии с вывороченным наружу кишечником и желудком. По стенкам её внутренностей ползли огромные машины, загруженные рудой - отмершая чешуя её кожи с белыми пятнами гноя. Иногда в них находили алмазы – её застывшие слёзы. Такие происходят от высокого давления, когда так больно, что Ёрд плачет тысячелетиями углеродом.

Тор смотрел, как они проворачивают в матери бур, углубляя увечье до самого центра.
А после Тор заставил Ёрд смотреть, как он проворачивал нож в брюхе какого-то пойманного шахтёра.
Он просто произвёл обмен. Вот тогда это началось.

Тор делает, что она велит, движется, если она позволит, смотрит на то, на что она укажет. Его сознание сходится в точке 60х60х60 сантиметров. Он смотрит на живое, беспомощное, что дал матери. Пальцем он щелкает по лепестку пиона  и с удивлением обнаруживает, что он не осыпается прахом.
Когда Ёрд поднимается на ноги, он остаётся на коленях. Он запрокидывает голову, но видит только равнодушный треугольник подбородка.

- Ты же видишь, я могу быть как ты, - Тор утыкается носом в живот матери, трётся то одной щекой, то другой. Ладонями он обхватывает её поясницу и вжимает в себя, будто пытается прогрызться к её печени, - посмотри на меня. Я учусь быть как ты.

За кисть он перехватывает её руку и тянет к своему лицу, чтобы слизать с её пальцев всю дневную пыль и грязь. Кончиком языка по костяшкам, влажно целует центр ладони. Ему хочется откусить один палец, хотя бы фалангу для себя, чтобы носить в карманах.

Отредактировано Thor (2023-09-10 23:50:27)