Представьте себе: ПУБЕРТАТ.
Возмужание, взросление, становление и прочая угнетающая гетеронормативная маскулинная херня — в его воображении Гвен должна закатить глаза.
В его реальности Майлз закатывает глаза. Он просто делает то, что бы могла сделать она.
Да честно говоря, про гетеронормативность и маскулинность он узнал от неё.

Спартанцы для достижения зрелости уходили в лес добывать себе самостоятельно пищу, сражались с волками, спали у моря нагишом и вроде как ебались между собой — что с них взять, европейцы же — маргинальное поведение у спартанцев считалось признаком настоящего мужика.

Китайских пацанов выводили перед уважаемыми гостями и торжественно закалывали волосы, нарядив в какую-то шапочку настоящего мужика.

Кельты получали квест — от выживания в лесу до пойди-принеси красный цветок с вершины горы — выполнение которого повышал уровень до взрослого жителя общины и открывал абилку жениться на какой-нибудь девушке, чтобы потом выдать квест собственному сыну.

Обо всём этом европейские сказки — убей дракона, спаси принцессу, стань королём.
Обо всём этом аниме.
Обо всём этом реклама станков для бритья и дезодорантов.
Типа стань мужиком. Но никто в современности больше не знает, что для этого нужно делать, современное общество лишено ясных обрядов инициации для юношей: в двадцать один год ты всё ещё можешь оставаться маменькиным сыночком, не знающим как добывать пишу, потому что в Нью-Йорке хуй себе позволишь съём отдельного жилья — сказано немного иначе, но смысл такой.

— Капитализм лишает нас жизнеспособности, низводя до состояния детей — вы это хотите сказать? — Гвен бы оценила глубину его мысли.
— Майлз, не пытаешься ли ты под глобальным интересом к мироустройству замаскировать вопрос своего взросления?

Майлз утопает в кресле школьного психотерапевта, как будто оказывается в первичном бульоне, он в мягкости и теплоте, которые блокируют любое мышечное сопротивление. Это хуже прямого неблокируемого удара в челюсть или под дых, от комфорта нет защиты. Он пустая оболочка, он тело, наполненное панк-девизами и цитатами Кендрика Ламара. Всё невысказанное подкатывает к горлу и отступает обратно в лобную кору.
Он, правда, давно ни с кем не говорил.

Молчание настолько затягивается, что Майлз начинает подозревать, что вопрос не был риторическим. Он может практически пальцами нащупать неловкость момента.
Психотерапевт смотрит не моргая поверх очков, Майлз отводит взгляд в сторону, он собран, руки скрещены на груди. Он еле удерживается от того, чтобы не оттянуть от кожи паучий костюм и нервно почесаться.

Это их третья сессия за прошедший семестр после значительного ухудшения оценок и посещаемости. Майлз никогда таким не был — прилежный мальчик с очень тонкой душевной организацией художника вдруг начинает нарушать правила дома, пререкаться с родителями и хлопать дверьми.
Он вытягивается в росте и смотрит отцу в глаза, а не отводит стыдливо взгляд, как делал раньше. Он типо бросает вызов. Это тоже часть взросления.
Никто не учит быть супергероями.

Майлз знает, что у родителей существует две версии происходящего: влюбленность — так считает мама, крэк — так считает отец.

— У вас сложности общения с отцом, Зигмунд Фрейд писал, что любой взрослеющий сын хочет убить отца или иную отцовскую фигуру, чтобы  занять его место главы семьи и быть с матерью.
— Что? Нет, спасибо, я не хочу никого убивать, своего отца тем более. Кому это в голову может прийти?

Он вскакивает практически за секунду до звонка, на ходу благодаря психотерапевта за прекрасный разговор — пиздёж — за прекрасную помощь — снова пиздёж. Он придёт на следующей неделе, потому что это одна из его договоренностей с отцом, их много таких, и только эту одну ему удается соблюсти. Не ради себя, но чтобы лишний раз не пиздели на него.

На пороге академии  его посещает чувство, которое он не испытывал почти год — это что-то типо когда ловишь свой взгляд в отражении, какое-то родство —  ощущение, которое он испытал, когда встретил впервые Питера и
— Гвен! — Майлз идёт будто по запаху как пёс к источнику ощущения. Ему мерещится принесённый с Гвен тёплый закат и растушеванные в ничто тени. Она вся в неоне даже при свете дня, нарисованная мягкой кистью всеми лилово-розовыми оттенками его вселенной. Силуэт как будто подсвеченный самим воздухом — она с картин Дега — он ищет её взглядом повсюду: по верхним этажам домов, на фонарных столбах.

— Извините, вы кто? —  взгляд скользит по какому-то мужику.