♫ Алая точка подожженной сигареты по дуге, в свободной руке - зажигалка. Откинуть крышку, щелкнуть колесиком. Раз. С первой попытки никогда не срабатывает.

Настроение размякшее, ленивое, ностальгирующее. Почти философское, совершенно не подходящее тому, что еще не происходит, но произойдет уже скоро. Ремус знает, что вязкое оцепенение отпустит, стоит увидеть постную рожу Блэка.

- Что, опять идешь с тем чистокровным педиком?

В моменте кажется очень важным вбить некое подобие манер (в том усредненном виде, в котором они могли существовать в стае, например - не пизди лишнего, если хочешь выжить) в чужой маслянистый рот, чтобы вместо лающего смеха остались приятные булькающие звуки скапливающейся крови в гортани, бить в голову-живот-ноги, пока кто-то не оттащит в сторону, разом прекратив все веселье.

Щелкнуть колесиком. Два. Убить огонь, лишив кислорода. 

Не то чтобы дело было только в Блэке. Апеллировать к злости всегда было просто.

На скамейке, которую занимает Ремус, кто-то забывает журнал. Психологическая хуета в двадцати страницах, кричащие буквы на глянцевой обложке, ложь, разбавленная разноцветными вставками. Поверь в себя, полюби себя, будь собой. Ни в маггловском, ни в магическом мире не произносят вслух: пока остаешься удобным. Вписывающимся в общественные ожидания. Упорядоченным. Поддающимся контролю.

Систематизированным.

Пока одни маги бросают камни в таких, каких Люпин, сжигают их дома, не пускают в школы, создавая искусственную изоляцию, другим очень важно вести учет. Реестр.

Не можешь контролировать? Осуждай. Бойся. Уничтожай.

Разумеется, с лучшими намерениями. Во благо, никак иначе. Лайелл Люпин очень любил это слово - «б-л-а-г-о». Оно, вроде как, автоматически оправдывало изуродованное скальпелем, и иглами, и ремнями тощее воробьиное тельце сына, который так нуждался в лечении. Объясняло голодовку, запертый подвал, синяки на ребрах, возносило на пьедестал родительской авторитарной заботы.

Как же он был удивлен, когда его старания не оценили по достоинству.

Ремус старательно тушит сигарету об край скамейки, оставляя ровный черный кружок на выкрашенной древесине. Да, удивление. Когда когти Сивого пришпиливают Лайелла к полу, губы отца складываются в очень удивленное «о». Когда Ремус поддевает его обмякшую руку носком кроссовка, в Люпине-старшем не остается ни капли убежденности в своей правоте. Впрочем, жизни не остается тоже.

Так, со смертью старого бога Ремус обретает бога нового, и болезнь отчасти перестает быть болезнью. По крайней мере, в глазах Люпина - он больше не один. Но потом у бога появляется хозяин - Рем до сих пор не мог разобраться, что чувствует по этому поводу, каждая мысль казалась опасной, скользкой, почти безутешной - и с каждым днем все только усугублялось.

Злости, исправно лелеемой обстоятельствами, находят применение, это да. Только почему обещанная свобода все больше начинает походить на горящий за их спинами лес?

- Да блядь, - Ремус откидывается назад, запрокидывая голову к небу. Протягивает руку к месяцу-зародышу, словно пытается поймать, поддавшись порыву легкой тоски, которая всегда догоняет после полнолуния. Нездоровая обстановка. Эти волшебники, бесящиеся с жиру, говорят-говорят-говорят, бесконечно говорят о крови, о власти, о высшем благе. И опять, и снова - Ремусу оставалось надеяться, что ему не придется отгрызать себе ногу, чтобы выбраться из этого капкана.   

Впрочем, пока удается утолить голод - так ли важно остальное?

Ремус выбивает из пачки вторую сигарету. С каждой вязкой минутой желание организовать щенку похороны только усиливается. На них он, без сомнений, тоже опоздает.

Отредактировано Remus Lupin (2023-10-17 18:31:30)

Подпись автора

one day I will find the right words, and they will be simple