Октябрь выдался на удивление тёплый.

Мистер Голд полюбил вечерние прогулки. Он выбирался бы чаще, ходил бы дольше, но колено к осени ноет как сволочь. Если повезёт, он вспомнит об этом только к середине ноября, когда в Сторибрук нагрянут первые холода. Лет до тридцати «метеозависимый» просто длинное слово. В пятьдесят — это образ жизни. Владелец ломбарда на Мейн-стрит не понаслышке знает, что такое больные суставы, сезонные мигрени и внезапные скачки давления. С возрастом учишься предсказывать такие вещи. Просчитывать риски. Хранить лекарства в таблетнице по дням недели и даже пить их вовремя — как хороший мальчик.

Сегодня вечером ничего не изменилось. Мистер Голд запил водой последнюю таблетку из отсека с надписью «СБ» и, постукивая тростью, направился прямиком к выходу из ломбарда. Перевернул табличку на входной двери. Выключил свет. Над головой привычно звякнул колокольчик. Обычно этот колокольчик предупреждал его о клиентах, а сейчас по-свойски прощался с хозяином аж до утра понедельника.

По воскресеньям Голд работал редко.

К тому времени, как он вышел на улицу, успело окончательно стемнеть.

Осенью граница между вечером и ночью становится зыбкой. Люди рано расходятся по домам. Голд, к несчастью, имеет дурную привычку засиживаться на рабочем месте допоздна. Он должен был закрыть смену ещё два часа назад, но был слишком занят ремонтом старинной английской конторки.

— А, Мистер Голд, — Арчи Хоппер возник из-за угла, пока ростовщик, тяжело опираясь на трость, возился с ключом от машины. — А я-то вас как раз и ищу.

Рядом с ним на поводке трусил крупный поджарый пёс породы далматин.

— Доктор Хоппер, — Голд кивнул в ответ. По выражению его лица можно было догадаться, что он совсем не расположен к диалогу, — чем обязан?

Он распахнул переднюю дверь и теперь опирался на неё больше, чем на трость.

— Я по поводу аренды, — Арчи быстрым жестом поправил очки и нырнул рукой в карман пальто, — не уверен, что застану вас завтра, так что, — он вытащил пачку скрученных тонкой резинкой банкнот, — вот, держите.

Мистер Голд ощутимо расслабился. Конечно же, Арчибальд Хоппер, один из самых ответственных его арендаторов, лучше выйдет искать его ночью с собаками, чем просрочит платёж хотя бы на день.

— Ах, это, — ростовщик принял оплату. Пересчитывать не стал. Арчи один из совестливых: не будет его дурить, — вдове Лукас есть чему у вас поучиться, — заметил он с кривой усмешкой.

— О, она наверняка просто замоталась с бухгалтерией, — заулыбался Арчи, покрепче перехватил зонтик и подтянул пса к себе ближе, чтобы тот не обнюхивал ботинки мистера Голда, — тише, Понго, это некультурно.

— И тем не менее, — Голд посмотрел на Понго равнодушно, но при этом беззлобно. Звери вызывают в нём куда меньше раздражения, чем люди, даже если ведут себя невоспитанно, — это всё?

— Да, — спохватился Хоппер, будто вспомнил наконец, что они не старые друзья и даже не приятели, чтобы лишний раз друг с другом любезничать, — да, конечно… Доброй ночи, мистер Голд.

Арчи развернулся и торопливо зашагал прочь, но что-то остановило его на пол пути и заставило заговорить вновь.

— Вы не поверите кого я встретил, — добавил он со странным воодушевлением, поглядывая на ростовщика через плечо. Пёс принюхался и активно закрутил хвостом, так словно настроения доктора Хоппера заразны и передаются по воздуху.

Голд приподнял брови. Ему хотелось поскорее сесть в машину.

— Мать Генри! Она здесь, в Сторибруке, — эту фразу он произнёс почти торжественно, что заставило мистера Голда несколько озадачиться. С каких это пор Арчибальд Хоппер с таким благоговением отзывается о Реджине? И тут Арчи продолжил, — его биологическая мать, я имею в виду. Представляете? Не знаю как, но мальчик нашёл её, и теперь она здесь.

— Неужели? — безразличный к большинству вещей мистер Голд на секунду оживился. Он даже и сам не понял почему. — И что дальше? Она планирует забрать ребёнка?

— Не думаю, — помотал головой доктор Хоппер, — она выглядела растерянной. Полагаю, она здесь просто для того, чтобы сопроводить Генри домой.

— Полагаю, что так, — чуть помедлив, согласился Голд. В его голосе прозвучало нечто похожее на… разочарование?

На этом с Арчи они распрощались.

* * *

Ещё на центральной площади ростовщик приметил жёлтый Фольксваген «Жук», который прежде в городе никогда не видел. Тормозить не стал. Чужачка — не его проблема. По крайней мере пока Реджина не обратится к нему за помощью и не обозначит её как проблему. Голд представил побелевшее от негодования лицо мэра, и злорадный смешок, больше похожий на кашель, сам вырвался наружу.

Кадиллак плавно вырулил на лесную дорогу. По крыше начал накрапывать дождь. Мистер Голд не торопился. Он стабильно страдал бессонницей и понимал, что если повернёт домой сейчас, то ничего не изменится. Вместо этого ростовщик приоткрыл окно и закурил. Мало кто вообще знает об этом пагубном его пристрастии. Курил Голд мало и никогда — в ломбарде. Считал это неуважительным. Причём не столько по отношению к клиентам, сколько к дорогим экспонатам на витринах. На приличном удалении от города, он сбавил скорость и остановил свой седан в тени старого дуба: выключил фары, открыл окно полностью и впустил в салон больше воздуха.

На природе ему всегда легче думается.

Дождь усилился. Мистер Голд подкрутил ручку радио. Он хотел отодвинуть кресло так, чтобы вытянуть вперед больную ногу. В тот самый момент, когда он уже потянулся за спинку сидения, мимо него на всех парах промчался тот самый жёлтый «Жук». Ростовщик проводил его взглядом вверх по дороге, потушил сигарету и привычным жестом разогнал дым рукой. Хмыкнул. Похоже, что биологическая мать Генри вовсе не планировала налаживать родственные связи. В этом Голд не мог её винить. В конце концов, это было закрытое усыновление, и юридических прав на сына у неё не больше, чем у любого человека с улицы.

В следующие минуты улыбка медленно сползла с его лица.

Что-то случилось. «Жук» занесло? Ростовщик с выражением мрачного замешательства наблюдал, как небольшую точку на горизонте, ещё недавно бывшую жёлтым автомобилем, вдруг сильно повело влево; пронзительно заскрипели тормоза, запротестовали шины, а потом раздался глухой, но отчётливый звук удара. В тишине ночного леса даже на таком расстоянии распознать аварию было несложно.   

— Какого чёрта, — Голд едва ли сообразил, когда успел выехать на дорогу сам, по следам несчастного фольксвагена, и уже совсем скоро поравнялся с ним, не доезжая до городской черты.

Автомобиль вписался аккурат в дорожный знак с весёленькой надписью «Добро Пожаловать в Сторибрук».

Мистер Голд быстро оценил ситуацию. Насколько он мог судить, «Жук» не сильно пострадал. Стёкла не выбиты, дворники работают, ничего не дымит, не горит, но передняя дверь со стороны пассажирского сидения распахнута настежь. За ней в ярком свете фар можно было разглядеть красное пятно.

При ближнем рассмотрении это оказалась куртка. Красная кожаная куртка на женщине, которая не двигалась.

— Вы в порядке? — вопрос скорее риторический.

Дождь мерзко капал за воротник. Женщина ему не ответила.

Голд пожалел, что не захватил с собой зонт, но расшаркиваться было поздно.

Ведомый адреналином, он почти забыл, как ему тяжело бывает просто ходить, не говоря уже о том, чтобы тащить кого-то до своей машины. Женщина по-прежнему оставалась без сознания, хотя ростовщик конечно попытался привести её в чувство: похлопать по щекам, растормошить за плечо. Она явно была жива, но похоже, что сильно ударилась головой. «Шериф. Надо набрать шерифу», — промелькнула первая мысль, но мистер Голд быстро вспомнил, что закон в этом городе работает только в одну сторону — карательную. Едва ли Реджина станет церемониться с женщиной, которая, пускай и косвенно, нарушила её планы.

Мистер Голд, не без труда, усадил незнакомку в кадиллак, чертыхнулся, и уже за рулём на обратном пути в Сторибрук набрал своему человеку.

— Да, это я. На выезде из города случился… инцидент. Никто не пострадал, но не знаю на ходу ли машина. Да, я хочу чтобы ты её отогнал. Без лишнего шума. Нет, не впутывай шерифа.

* * *

К тому моменту как пострадавшая пришла в себя, мистер Голд успел повесить пальто, заварить чай и устроиться в кресле напротив. Он не то чтобы много понимал в медицине, но оказать первую помощь был вполне способен. Помимо небольшой царапины на лбу никаких очевидных внешних повреждений он не обнаружил. Опять же, рассматривать незнакомку со всех сторон ростовщик не имел ни морального, ни профессионального права. На то есть врачи скорой. И если бы его вынужденная гостья не очнулась после простейших манипуляций с нашатырём, он непременно бы эту самую скорую вызвал.

Женщина на кушетке заёрзала. У неё длинные светлые волосы, упрямое лицо, даже когда она спит, и ямочка на подбородке.

— А, смотрю вы уже приходите в себя, — мистер Голд поднёс к губам чашку. Душа требовала кофе, но ночь и так была слишком долгой, — пожалуйста, не пытайтесь встать, у вас может быть сотрясение, — его голос звучал тихо и успокаивающе, чем-то похожий на звук перелистывания страниц.

— Я приглушил свет, надеюсь вы не против, — ростовщик вернул чашку на серебряный поднос; рядом с подносом на тумбе стояла раскрытая аптечка, — после аварии яркий свет может давить на глаза.

Голд не помнит, когда в последний раз принимал гостей здесь, у себя в мастерской, а не в торговом зале. Впрочем, назвать всё происходящее гостеприимством можно было разве что с большой натяжкой: технически это больше походило на похищение человека в беспомощном состоянии.

— Как вы себя чувствуете? — это прозвучало вполне искренне. Если не брать во внимание репутацию мистера Голда, он выглядит и звучит безопасно. Тихий пожилой мужчина в окружении антикварных ламп, вдобавок ко всему — хромой. Трость с золотым набалдашником отдыхала неподалёку, прислонившись к креслу, на случай если вдруг понадобится.

Он оставит её одну, нет, хуже, наедине с матерью, в месте, где всё либо умирает, либо исчезает без следа, уйдёт в полнокровную жизнь, где дни недели имеют значение и шум времени ощущается городским гулом, где болтовня, галстуки, знакомства, дешёвый шнапс и дорогие подписки на журналы. Всё это Лидия представляет, когда Перси рядом — даже находясь в Оксфорде он куда-то улетучивается, бесстыже исчезает прямо у неё на глазах — наглость — ладно там, на севере, начинённом только её фантазиями, но дома? Тут секретов быть не должно. От неё секретов быть не должно.

Не боишься умереть? хочет спросить Лидия. Не боишься остаться один? Скоро в доме не останется ничего, кроме надменного цоканья часов на первом этаже. Матушка переживёт нас, 20 век и Америку целиком, вздёрнется тогда, когда закончится в мире спиртное. Беги от неё, от города, юга, но от меня-то бежать зачем.

Это механическое перещёлкивание забродивших мыслей ей надоело, и вот мы здесь. Медленно, как сквозь вату, до ноздрей добирается металлический запах. Щекотно. То, как пахнет кровь, Лидия ни с чем не перепутает. И разлагающиеся тела, но это другое. Это в другой раз. Тела, слишком долго лежавшие под солнцем, слишком принадлежащие лету. Ладно. Мысль, накормленная железной вонью, уходит не туда.

И всё равно странно, что многие умерли именно летом.

Лидия смаргивает неуместную чепуху несколько раз — для верности. Телом чувствует, что Перси злится, хотя это и головой можно понять, ничего чувствовать не обязательно. Или это её собственное напряжение, как обычно оседающее где-то в желудке, там тянет и ноет, только тянет от самого Перси. Она настроена решительно, но об этом приходится себе напоминать. Смотреть в глаза или отвернуться?

Щёлкает ногтем по одной из крошек.

— Я тоже не шучу.

Дважды.

— И вообще мне уже 16. Я не ребёнок, причём тут игры. Ты дурак?

Хотя он прав, почему-то всё кажется игрой. Рядом с ним легко капризничать, потому что несколько лет разницы ощущаются пропастью, и все новые привычки, которые он притащил с собой, добавляют к непонятной величине ещё парочку метров. На всякий случай Лидия задумывается о том, достаточно ли серьёзное у неё лицо. Задействованы мышцы самого серьёзного назначения. Они телеграфируют: мне можно доверить сегодняшний секрет. Вслепую Лидия тянется к ремню безопасности, и так же слепо — и быстро, чтобы Перси не успел возразить — тычет замком где-то между сидениями, пока не раздаётся нужный щелчок.

— Я еду с тобой.

У неё, к сожалению, нет ничего весомого типа компромата или возможности наябедничать, потому что он пока не дал повода.

— Ну правда, давай, я соскучилась.

Роуз переминается с ноги на ногу, подошвы кед раздражающе скрипят. Пальцы сжимают телефон так сильно, что становится больно, но руки будто бы цепенеют – невозможно разжать, ослабить хватку, как не пытайся.
Она не нервничает — если начнет, то опять полезет этот мерзкий пот, и вот тогда уже она начнет нервничать из-за него лишь сильнее, и... На рваном выдохе очередное убеждение: она не нервничает. Просто...

Нихера не просто.

Её должны забрать после школы. Ничего необычного, кроме того, что с каждым днём этот поганый конвой бесит все лишь сильнее. И Роуз сбежала. На пару мгновений она замирает на носочках, чтобы хмыкнуть, оседая. Будто бы BSAA не в состоянии выслеживать каждый её чих. Будто бы они этим и не занимаются. У неё нет проблем с этим, как и с миллиардами исследований, как и с тем, чтобы вернуться назад.
Но не с тем, чтобы завтра вновь поехать.

Гудки обрываются. От мамы иного и не ожидается.
Просто в промежутках тишины в сердце вновь ожила дурацкая вера: а вдруг все же ответит? Выслушает, даст совет и просто... побудет рядом, даже если и совсем немного.
Глупо. Совершенно глупо.
Роуз даже не разочарована.

И просто ждет — за ней уже успели наверняка успели кого-нибудь выслать. Потом её отчитают, потом... Она снова сбежит. Только не после уроков, а до. Качается на качелях, вроде бы это еще делают подростки в её возрасте. Те, которые нормальные. Хотя ей откуда-то знать.

— Крис? — скрыть удивление не особо получится. Она всех настолько достала, что решили применять тяжелую артиллерию? Криса жаль, у него и без того дел по горло, а вот ребят из BSAA — не особо. — Привет.

Роуз не боится Криса. Не наругает он. Максимум посмотрит тяжело и выразительно, может попытается понудеть, но не меняет ничего. И Крис знает это, может, и есть у него оружие против любого самого опасного биомутанта, но не против неё, не-а. Вместо этого спрыгивает с качелей, немного покачивается, пытаясь восстановить равновесие, по-птичьи неловко размахивая руками.

Ей есть, что сказать, на самом деле. Роуз мысленно даже репетировала, совершенно серьезно. Должна была произнести все чётко и уверенно, будто бы между прочим, чтобы никаких сомнений не осталось. Но от волнения сводит живот. Слова не те, отсрочка перед новым вдохом:

— Как твои... дела?

Роуз не чувствует за собой вины: она не выбирала эту дурацкую жизнь, не выбирала эти дурацкие способности, она даже не выбирала этих дурацких одноклассников — но все равно поднимает глаза воровато, будто бы даже виновато, почти сразу же отводя взгляд. Не нервничает она. Если дышать поглубже, то и вовсе.

Она не будет рассказывать о произошедшем в школе в ответ. Просто закроет глаза, сожмёт покрепче зубы, и будто бы уже неважно. Ей плевать. Роуз вцепляется в рукава куртки, ткань  под подушечками пальцев шершавая, почему-то это успокаивает. Это реально, как и то, что её носил папа. Чужие слова, эхом отдающиеся в голове – нет. И все же их прокручивать в голове гораздо быстрее.

— Ты говорил как-то, что у тебя есть местечко в «Волках»… — не получается уверенно и четко, даже не получается как бы между прочим. Светящиеся вены на руках, шее тоже реальные. Способности, на которые каждый раз хочется закрыть глаза, притворится, словно их нет, но миру на эти попытки абсолютно насрать. — Оно ещё свободно?

Чарли, Роландо, Эмили, Джон и Дион хотя бы не смотрят на неё как на чудовище.
А может и смотрят, чёрт их знает, но хотя бы не в лицо. Никто в жизни не относился к ней так по-доброму, как они. Как Крис.
На пару мгновений будто бы действительно становится стыдно: она продолжает вдохновленно приносить неприятности. Но, может, хоть так она сделает все правильно?

— Я не разучилась ещё держать в руках дробовик, честно, — Роуз пытается отшутиться, почти что даже не натужно. И бросает быстрый взгляд на руки. Этим она всё равно ни в жизнь управлять не научится. Скорее уж оно управляет ей.
Её жизнью.
Всем.

И этим разрушает до основания.

Роуз переминается с ноги на ногу, подошвы кед раздражающе скрипят. Пальцы сжимают телефон так сильно, что становится больно, но руки будто бы цепенеют – невозможно разжать, ослабить хватку, как не пытайся.
Она не нервничает — если начнет, то опять полезет этот мерзкий пот, и вот тогда уже она начнет нервничать из-за него лишь сильнее, и... На рваном выдохе очередное убеждение: она не нервничает. Просто...

Нихера не просто.

Её должны забрать после школы. Ничего необычного, кроме того, что с каждым днём этот поганый конвой бесит все лишь сильнее. И Роуз сбежала. На пару мгновений она замирает на носочках, чтобы хмыкнуть, оседая. Будто бы BSAA не в состоянии выслеживать каждый её чих. Будто бы они этим и не занимаются. У неё нет проблем с этим, как и с миллиардами исследований, как и с тем, чтобы вернуться назад.
Но не с тем, чтобы завтра вновь поехать.

Гудки обрываются. От мамы иного и не ожидается.
Просто в промежутках тишины в сердце вновь ожила дурацкая вера: а вдруг все же ответит? Выслушает, даст совет и просто... побудет рядом, даже если и совсем немного.
Глупо. Совершенно глупо.
Роуз даже не разочарована.

И просто ждет — за ней уже успели наверняка успели кого-нибудь выслать. Потом её отчитают, потом... Она снова сбежит. Только не после уроков, а до. Качается на качелях, вроде бы это еще делают подростки в её возрасте. Те, которые нормальные. Хотя ей откуда-то знать.

— Крис? — скрыть удивление не особо получится. Она всех настолько достала, что решили применять тяжелую артиллерию? Криса жаль, у него и без того дел по горло, а вот ребят из BSAA — не особо. — Привет.

Роуз не боится Криса. Не наругает он. Максимум посмотрит тяжело и выразительно, может попытается понудеть, но не меняет ничего. И Крис знает это, может, и есть у него оружие против любого самого опасного биомутанта, но не против неё, не-а. Вместо этого спрыгивает с качелей, немного покачивается, пытаясь восстановить равновесие, по-птичьи неловко размахивая руками.

Ей есть, что сказать, на самом деле. Роуз мысленно даже репетировала, совершенно серьезно. Должна была произнести все чётко и уверенно, будто бы между прочим, чтобы никаких сомнений не осталось. Но от волнения сводит живот. Слова не те, отсрочка перед новым вдохом:

— Как твои... дела?

Роуз не чувствует за собой вины: она не выбирала эту дурацкую жизнь, не выбирала эти дурацкие способности, она даже не выбирала этих дурацких одноклассников — но все равно поднимает глаза воровато, будто бы даже виновато, почти сразу же отводя взгляд. Не нервничает она. Если дышать поглубже, то и вовсе.

Она не будет рассказывать о произошедшем в школе в ответ. Просто закроет глаза, сожмёт покрепче зубы, и будто бы уже неважно. Ей плевать. Роуз вцепляется в рукава куртки, ткань  под подушечками пальцев шершавая, почему-то это успокаивает. Это реально, как и то, что её носил папа. Чужие слова, эхом отдающиеся в голове – нет. И все же их прокручивать в голове гораздо быстрее.

— Ты говорил как-то, что у тебя есть местечко в «Волках»… — не получается уверенно и четко, даже не получается как бы между прочим. Светящиеся вены на руках, шее тоже реальные. Способности, на которые каждый раз хочется закрыть глаза, притворится, словно их нет, но миру на эти попытки абсолютно насрать. — Оно ещё свободно?

Чарли, Роландо, Эмили, Джон и Дион хотя бы не смотрят на неё как на чудовище.
А может и смотрят, чёрт их знает, но хотя бы не в лицо. Никто в жизни не относился к ней так по-доброму, как они. Как Крис.
На пару мгновений будто бы действительно становится стыдно: она продолжает вдохновленно приносить неприятности. Но, может, хоть так она сделает все правильно?

— Я не разучилась ещё держать в руках дробовик, честно, — Роуз пытается отшутиться, почти что даже не натужно. И бросает быстрый взгляд на руки. Этим она всё равно ни в жизнь управлять не научится. Скорее уж оно управляет ей.
Её жизнью.
Всем.

И этим разрушает до основания.

Больше никакого гипса. Кости срослись, и вроде бы стоит порадоваться, да только радоваться как-то не получалось. Нервировала больница? В том числе. Тони определенно не нравились на пороге открытий больницы, особенно конкретно эта. Не те воспоминания навевала, хотя он мало что запомнил из своих первых дней после операции. От ударной дозы успокоительного и обезболов крышу всетаки сорвало знатно. Врачи тоже не нравились. Нервировали, как и больница, и не шибко радужные перспективы дальнейшего восстановления. Вообще-то доктор Петерсон давал хороший прогноз. Пускай кости и пришлось собирать по кусочкам, как мозаику, срослись они превосходно, а июльская выходка Тони этому не сильно помешала, но… сроки! Черт. Откуда взять столько времени?! Тони сжал и разжал кулак. Пальцы он начал чувствовать еще когда носил гипс, да только вот ощущались они словно чужие. И без гипса они по-прежнему казались чужими. Чужими и неловкими, почти деревянными. Мелкая моторика в хлам…

“Быть тебе левшой, Старк, до середины осени. В лучшем случае. В худшем до конца жизни”, — мрачновато заметил внутренний голос. Тони отмахнулся. И без того тошно.

Долгая реабилитация не была сюрпризом на самом-то деле. Тони — не идиот. Он и сам понимал, что такую сложную травму залечивать придется очень и очень долго. А еще он читал, прикидывал сроки. Просто… Одно дело читать и строить предположения, позволяя себе быть чуть больше оптимистом, чем реалистом, а совсем другое столкнуться с действительностью лоб в лоб. Был бы моложе, непременно сорвался на Петерсона, выражая отчаянный и злой протест. Не сорвался. Принял слова доктора с невозмутимой миной, а затем, получив все необходимые рекомендации и рецепт на новую дозу колес, покинул кабинет. Миновал коридор. На стойке не задержался. Со счетами можно разобраться и по электронке, хвала всемогущему интернету! Вместо того, чтобы покинуть клинику и поскорее вернуться в Башню, завернул в уединенный садик на территории больницы.

Надо решить кое-какие вопросы.

Забрел поглубже. Подальше от небольшого фонтана в центре сада и еще дальше от входа в клинику. Побродил немного среди аккуратно подстриженных кустов. Устроился на небольшой мраморной скамейке. Схватился за голову, зажмурился, но тут же встряхнулся, отгоняя упаднические мысли. Вопросы. Надо решить вопросы. Отправляясь в больницу, Тони был твердо намерен вернуться домой в броне, по небу. Чертовски скучал по полету. Не смог бы удержаться!.. Как приехал, сразу отослал водителя обратно в Башню. Сейчас же следовало запросить у Д.Ж.А.Р.В.И.С.а броню, только вот насколько это хорошая идея? Как чужие ведь не только пальцы, но вся правая рука ниже локтя! Стабильный (а главное безопасный для себя и окружающих) полет светит только под автопилотом от Д.Ж.А.Р.В.И.С.а, но какое в том удовольствие? Какой к черту вообще смысл?!

“Не будь безответственным придурком, вызывай водителя”, — советовал здравый смысл, а Тони… Тони так не хотелось к нему прислушиваться! Тони, вообще-то, хотелось выть от обиды и от досады. От беспомощности.

И решить хоть что-то он никак не мог…

Уединенность больничного сада и конкретно этого его закутка не успокаивали, не утешали, зато они позволяли в полной мере погрузиться в собственные переживания. Никого рядом нет. Никто не помешает. Никто не увидит, как Тони Старк… как Железный Человек над своей искалеченной (и совсем не железной…) рукой горюет. Любопытство в определенный момент перекрыло обиду. Тони расстегнул манжет и закатал рукав рубашки до локтя. Впервые внимательно рассмотрел предплечье и запястье без гипса. Нда. На груди после электромагнита рана была покруче, но шрам после операции остался куда менее уродливый и жуткий, а тут… Ладно, дело ведь не в эстетике! По крайней мере, не для самого Тони. Куда большую жуть нагоняют мысли о той, благодаря кому этот шрам появился. Максимофф. Ванда Максимофф на свободе. Плевать, что там контролирует Стрэндж, Тони ему не верит. Максимофф на свободе, и этот шрам ясно напоминает к каким бедам оно все приведет. Опять.

“Надо было пустить ей пулю в лоб или сломать шею. Тогда еще — в тюрьме”, — промелькнуло в уме. Тони резко вскинулся. Нервно сглотнул, вцепившись остекленевшим взглядом в кустарник неподалеку. Это не его мысли. Это все страх. Страх тоже ни к чему хорошему не приведет…

— Джарвис, — выложив рядом с собой смартфон, обратился Тони к верному ИИ, — набери… — хотел было сказать “мисс Поттс”, но передумал. Ни к чему Пеппер сейчас волнения из-за очередных его загонов, особенно в разгар рабочего дня. Стив? Стив — хороший друг, но с ним Тони физически не способен на такое доверие…

— Набери агента Романову, — попросил.

Вежливый ответ послушного Д.Ж.А.Р.В.И.С.а. Первые гудки. Спонтанная вспышка внутри.

Предчувствие?..

— Отмени вызов, — приказал Старк, оглядываясь.

Публика ждет, а ожидание ее чувствуется почти что хищным: жаждет подробностей, жаждет разговора, но куда больше — чего-то острого и скандального. Прессе подобное ожидать, конечно, полагается по долгу службы, однако дело не только в работе, так? Людям в принципе свойственно глумиться над другими, самоутверждаться за счет чужих неудач. Тони тоже ждал, только вот ничего хищного в нем не было. Да, он тоже удовлетворял свои потребности: любопытство и жажду внимания, например, да еще и бонусом время убивал. Только вот дать что-то взамен этому рыжему пареньку он тоже был готов. Настроения Тони бывают переменчивы (особенно, когда где-то рядом выпивка, девушки или повод подраться), однако сейчас… Сейчас он просто преисполнился бескорыстного добродушия. Расти нужна публика? Он привел к нему публику. Расти нужна реклама? Так вот она — самая замечательная возможность из всех возможных возможностей! Пускай только возьмет ее, а не оставляет Тони одного с необходимостью тащить все представление на себе.

“Он же говорит по-английски?” — короткая мысль-вспышка. Тони отмахнулся от нее. Не его проблема, если парнишка не говорит по-английски! Старк и без того уже дал много, чтобы теперь заботиться о таких мелочах. В конце концов, и ему была присуща несколько высокомерная убежденность американцев в том, что каждый образованный человек должен владеть английским.

— О, он говорящий! — на ответ паренька Тони отреагировал бурным восторгом. Вообще-то он не планировал говорить этого вслух, но вспыхнувшие азарт и любопытство сдержанности никак не способствовали.

Публика встретила эту реплику смешками. Впрочем, столпившиеся вокруг люди и не могли отреагировать иначе. Бросай им что хочешь, и они это встретят с радостным энтузиазмом. Ну, конечно, если речь не об оскорблениях и прочих сомнительных фразочках, для которых Тони сейчас был и слишком добродушен, и слишком трезв.

“Перезагрузку, говоришь?” — Тони вернул фокус внимания к пареньку. Заинтересованно выгнул бровь и даже наклонил голову к плечу.

— Давай, удиви меня! — потребовал в ответ на предложение Расти показать возможности его не-Фейсбука. Они ведь тут ради этого, верно?

Рыжий приступил к делу. Тони наблюдал. Он не ожидал ничего особенного инновационного, но задержал взгляд на Марго. Сощурился. Понятное дело, что рано или поздно появятся ИИ уровня Д.Ж.А.Р.В.И.С.а, а может и более продвинутые, и Тони вполне себе осознавал, что не он один будет владеть подобными технологиями. Другое дело, что использование действительно продвинутого искусственного для всего лишь настройки рекомендаций в социальной сети… Ох, это же как строить атомную электростанцию ради того, чтобы зажечь одну-единственную лампочку! Впрочем, не факт, что эта Марго стоит хоть что-то. Где тут треп, а где настоящие возможности ИИ — вопрос открытый. С этим только предстояло разобраться… Может там не Марго, а целый офис индусов на аутсорсе? Или кого там в России принято нанимать в таких случаях…

— Каким образом? Она умеет считывать эмоциональный настрой по тексту? Или она поддерживает голосовой ввод и считывает эмоции по голосу? — позволив рыжему выговориться, Старк перешел к вопросам. Он не торопился и выдавал один за другим, выдерживая небольшие паузы.

— Окей, за неделю она поймет мои предпочтения — с этим справится и реклама в Гугле, но что насчет первого использования? Для начала прочекает мою историю поиска в браузере или как? — и снова вопросы. Тони улыбался: все еще без издевки, но с этим вот давай-заинтересуй-меня-парень. В конце концов, Старк позволил себе немного провокации: — Это еще одно приложение, которое будет шпионить за мной?

Публика поддержала провокацию Тони новыми смешками. Ожидаемо. Старк и ухом не повел. Взгляд его был прикован к Расти и только к Расти, даже Марго больше не привлекала его внимания.

— я могу нарисовать тебе новый камень. — клеа тяжело вздыхает, пытаясь говорить как можно мягче.

— правда? да... да! нарисуй! — по голосу эскье медом разливается простодушная радость и восторг. клеа хочет облегченно выдохнуть, в её жизни слишком много проблем, чтобы добавлять новые, но эскье практически сразу деловито добавляет: — но мне все еще нужен дарри.

эскье невозможно отказать. в его непосредственной искренности виднеется тень версо и тех милых выдумок, которые они творили в детстве. клеа лишь щурится с подозрением, эскье взлетает так высоко, довольный согласием, будто бы и никакие камни ему не нужны. и все же врать он не хочет да и не умеет, а значит... если эскье нужны камни, то ему нужны камни.

даже дарри.
даже если о дарри клеа слышит в первый раз в своей жизни.
а ведь они с эксье очень давние друзья.

эскье не помнит, где потерял дарри.  но предполагает, что весьма очевидно, каменистый берег, над которым возвышается не менее скалистый утес, над которым в свою очередь возвышается гора. выражение лица клеа совершенно нечитаемо. если бы она не знала эскье, то предположила бы, что он издевается. но он глупый, забывчивый, с него станется потерять камень в месте, заваленном камнями. носком туфли она пинает один из них. прямо в море. это точно не дарри.

— хм. — клеа вкладывает в свой взгляд все возможное презрение. алина оказалась хитрее — или же наоборот глупее, отчаяннее — сделав свою новую псевдо-семью бессмертными. но они все еще бесполезны, если и вовсе не считать, что наоборот. — эскье, почему он здесь? — обращаться напрямую клеа видит ниже своего достоинства. даже несмотря на то, что их существование уже является одной большой ошибкой, она была терпеливой, дала им шанс. чёрт с ним с помощью, но хотя бы просто отступить. дожить свои последние дни, цепляясь за остатки псевдо-идиллии, пока она с ренуаром просто закончат с этим. mamа́n потом ещё спасибо скажет, когда осознает глубину собственных ошибок.

но нет.

— в одиночку искать камни одиноко. — глубокомысленно изрекает эскье.
клеа лишь фыркает. то, что эскье признал этого версо практически оскорбительно, от едкой обиды на эскье спасает лишь его бесконечно дружелюбная натура. он готов полюбить и подружиться с кем угодно. он, в отличии от всех остальных, не заменяет им версо. он просто... двинулся дальше.

— да ты у нас бунтарь, я смотрю. — клеа, наконец-то, обращается к версо. по крайней мере, тому, что сейчас так называется. — сбежал из-под надзора своей недо-семьи, да и для чего? — ренуара и алисию было бы легко почувствовать, будь они рядом. они не очень умело обращаются со светотенью, превращая её не в инструмент, а в спецэффект. то же и с градиентами. не стоило алине их учить. иногда бездействие лучше действия.

клеа рассматривает вариант того, что этот версо может напасть на неё. и, конечно, в силу своих очень ограниченных навыков, ничего ей не сможет сделать. а вот клеа могла бы. если мама так не хочет стирать свои творения, то их всегда можно просто переписать. так, что она и сама стереть захочет. на это понадобится много хромы. очень много хромы. еще больше понадобится таланта и мастерства, но в их наличии у себя клеа не сомневалась.

— чтобы почувствовать себя нужным хоть кому-то, кроме mamа́n? — для которой он не больше, чем замена. она никогда не увидит его настоящего, как свое творение. она будет видеть лишь версо. по крайней мере, пока всё это безумие не прекратится. — так эскье бы не позвал тогда меня.

клеа расправляет плечи. гордо вздергивает подбородок, будто бы пытаясь смотреть свысока.
к сожалению, версо все еще выше.

— мне твоя помощь точно не нужна. — клеа не чувствует себя больше хозяйкой этого мира. он совсем другой, совсем чужой. такой... тоскливый? и все же когда-то она была художницей здесь. она в состоянии справиться и сама, как и всегда, впрочем.— ты ничего и не знаешь толком.

даже алина не считала их равными себе. иначе бы не хранила от них главную тайну своего существования. но, оставаясь лояльными ей, они явно предпочитают об этом не задумываться.

— хочешь помочь — начни с того конца берега. если ничего нет, возьмешься за восточный склон. дальше по обстоятельствам. — клеа начинает командовать по привычке. её все ещё безмерно злит все, что связано с этими глупостями mamа́n, но в ней достаточно практичности, чтобы использовать все имеющиеся в  ресурсы.
тем более, что эскье будет рад поскорее найти своего дарри.

...пусть клеа все еще и в упор не может вспомнить у него такой камень.

Опрометчиво было недооценивать ищеек Гидры. Ванда позорно бежала - от них, от себя, от Старка. Ей отчаянно хотелось услышать голос Пьетро, почувствовать его руки и скорость. Но кругом - только лес. Ведьма хорошо ориентировалась, смогла бы даже с закрытыми глазами, но ноги не слушались, мыски ботинок так и норовили зацепиться за выступающие из земли корни. Выстрелы свистели мимо, задевали щит, Максимофф петляла. Сердце уже слишком громко стучало в груди, пульс заглушал все посторонние звуки. Опасность нарастала, а сосредоточиться не получалось. Он следит?

За спиной заревели мотоциклы. Она скорее почувствовала, чем услышала. Слишком близко. Слишком сильно полагалась на магию. Ванда сбросила ненужный сумрак - её все равно видят - чтобы сэкономить силы. Она больше не хищник, теперь она - добыча. Во рту кисло отдавало обидой, так знакомо. Такое уже было. Побег, погоня, только тогда, много лет назад Максимофф была не одна.

Оглядываться не было необходимости, преследователи подобрались достаточно близко, чтобы завоняло их азартом и бензином. Ведьма внутренне сжалась, планируя атаку. Теперь она защищалась, значит не стоило сдерживаться. За спиной грохнуло, и Ванда резко остановилась, развернулась, успела заметить боковым зрением белую вспышку и сбить алым шаром второй байк - снова заскрежетало. Оплавленный металл врезался в дерево, гидровца смяло его же мотоциклом. Максимофф рефлекторно обернулась на Старка.

Мне не нужна помощь. Но вслух она этого не сказала. Почему?

Вокруг снова засвистели пули и быстрее, чем успела сообразить, Ванда закрыла Железного Человека алым щитом. В него теперь тоже стреляли, она сделала это машинально, не думая. Так учили - защищать союзников. Рядом с ней и в воздухе взорвались снаряды, что-то явно мощнее привычного пяти или семи миллиметрового. Ведьма закрыла глаза, сосредоточилась, ощупывая лес, и обернулась в ту сторону, куда бежала. Её пытаются окружить. Подкрепление с другого поста? Слишком быстро разлетаются новости. Кстати, откуда здесь вообще один из Мстителей? И где остальные?

Адреналин, наконец, начал прочищать голову, Максимофф вспоминала карту расположения баз, которую видела у Зимнего. Надо предупредить?

- На юге еще отряд пеших, джип и три мотоцикла. - крикнула она Старку.

Бежать от машин бессмысленно, прятаться в сумраке тоже, значит она примет бой. Жаль тревожить лес, но перспектива драки нравилась ведьме больше, чем очередное бегство. Глаза снова затянуло красным, Ванда подняла руки, расширяя щит вокруг себя, воздвигая защитный купол для себя и Железного Человека. Какой абсурд. Хаос захватывал мысли, но не подчинял. Что-то новое. Максимофф не злилась, не ненавидела, она хотела доказать самой себе, что способна сражаться в одиночку. Или не только себе?

Отряд преследователей стал виден за деревьями, и ведьма развернулась к ним, метнула красный всполох по земле, поднимая пыль и хвою, и следующим ударом смяла оружие в руках ближайших бойцов. Разорвать их на части, как Лу? Но за что?.. Ванда сжала зубы, прислушиваясь к ощущениям, к топоту ног и гулу моторов - еще достаточно далеко. Она подняла над землей оба разбитых мотоцикла и швырнула в ту же сторону, сжала кулаки. Выстрелы захлебнулись, о купол щита взорвалось еще два снаряда. Значит, две ракетницы. Пальцы дрожали от напряжения и предвкушения, но Максимофф беспокоило не оружие. У Гидры есть кое-что пострашнее - её ошейник.

Я наблюдал за ней (постоянно) и ломал голову над этой задачкой пару недель. Одно было непонятно — как Вайоленс умудрялась знать, с кем именно предстоит сражаться. Хотя один раз для верности отравила целый отряд. Но та блюющая девчонка оставила все меньше сомнений, и вот теперь коварная отравительница сама все подтвердила.

[indent] — Здесь —  да, — я делаю акцент на первом слове, но не упоминаю, что вертел я местные писаные и неписаные правила да вот хотя бы на острие кинжала из сплава. Легко убивать друг друга, когда бестолковый король и его мерзкий цепной пес генерал притворяются, что войны-то никакой и нет. Игнорируют врага, который доберется и в пределы чар рано или поздно. И натравливают драконов на и без того отчаявшихся людей, которые просто пытаются найти способ выжить. А тех, кто им помогал, объявили предателями и казнили.

Недаром поромиэльцы так любили посмеяться над варварскими наваррскими обычаями. Им-то каждый человек был на счету, поэтому они не убивали друг друга направо и налево, объявляя это волей грифонов. Проклятье, даже драконы то смеялись, то приходили в ярость, когда люди смели провозглашать за них, что они предпочитают и на основе чего принимают решение.

[indent] —  Но даже здесь у тебя не всегда будет возможность сотрапезничать с врагом. Перед Молотьбой что, весь квадрант отравишь? - мой тон просто преисполнен ехидством. Ох, знала бы она, что на самом деле поджидает ее за стенами академии.

[indent] — Именно так, Вайоленс. Это было бы милосердием, а я тебе его не дарую, — я усмехаюсь, наблюдая, как она тоже разоружается следом за мной. Это было необязательно. Я-то просто уравнял шансы, да и пусть она поменьше трепещет, думая, что я прикончу ее без свидетелей. Но не останавливаю ее. —  К тому же, я предпочитаю достойных противников. Может, когда ты наконец-то нагрузишь свои мышцы чем-то кроме стопки книжек, и перестанешь валять дурака на тренировках с твоей подругой, мы попробуем снова.

Но я не уточняю, что именно — убить друг друга, или попрактиковаться в спарринге.

На самом деле, я так долго думал об этом. С той самой минуты, как Лилит Сорренгейл выбрала свою услугу. Мне хотелось если не плюнуть ей в лицо сиюсекундно, то заставить ее почувствовать хоть толику той боли, что чувствовал я.

Я превратил свое тело и разум в оружие, потому что никогда не хотел снова наблюдать, как дорогих мне людей убивают за правое дело. Наблюдать, оставаясь полностью беспомощным. Мне хотелось сделать что угодно, кинуться на Мельгрена, унести его жизнь, а после расплатиться за это своей, исчезая в пламени его дракона. Несмотря на свой рост, я чувствовал себя крошечным и никчемным рядом с исполинским черным драконом. И просто, блядь, стоял, как каменное изваяние. Смотрел, как исчезают мой отец, отец Гаррика, моя тетя, мама Лиама, мама и сестра Имоджен, еще столько прекрасных людей…

Едва ли сердце Лилит Сорренгейл тронуло бы, если бы я разрушил Басгиат до основания. Но в ее каменном сердце было место для ее детей. Она уже, как она считала, потеряла одного, и может, потеряв другого, была бы уничтожена. Это хуже, чем умереть самой. Наверное. Не знаю, не мне рассуждать о матерях.

Но я столько раз прокручивал в своей голове этот план мести. И столько же раз не претворял его в действительность. Вэйнитель меня побери, все можно было обставить так, что на меня ничто не укажет. Сколько людей объявили, что нужно избавиться от слабачки Сорренгейл? Да и вряд ли генерал убьет всех меченых. Может, попробует убить меня. Если хватит сил, и я не про печать.

«Да ты редко в чем-то так колебался», - фыркнула Сгаэль. «Что-то не припоминаю за тобой такого раньше».

Мы с Вайоленс кружим друг напротив друга, как в танце, и замечание моей драконицы возвращает меня в реальность. Да почему с этим крошечным генеральским отпрыском все так сложно? Моя рука ни разу не дрогнула, занося меч над королевским отродьем.

Танец с Сорренгейл не такой увлекательный, как с Гарриком, Боди или Имоджен. Тут еще столько работы, боги, она что, правда пришла в этот квадрант, чтобы красиво самоубиться? Чтобы мамашу свою впечатлить, хотя душа рвется к книгам? Да блядь, убьешь тут кого-то, кто на каждом шагу пытается убить себя.

Я задеваю ее вполсилы, ну, это я так думаю, но вэйнитель разберет предел прочности этих ее хрупких костей, связок и суставов. На минуту я правда беспокоюсь — суть-то была в том, чтобы не дать ей угробить себя раньше срока, а не чтобы сделать ее уязвимой для других. Даже руку протягиваю, хотя поверить в мои благородные намерения, равно как и в благородные намерения других кадетов, было бы смертельной ошибкой.

Но все же и Вайоленс оправдывает свое прозвище. Показывает, что все-таки припрятала кинжал в сапоге. Хорошо. А следом не находит ничего лучше, кроме как прыгнуть на меня, а я стою как изваяние, и просто ей это позволяю.

«Ты правда думаешь, что из девчонки будет толк?» -  отозвалась Сгаэль, как никогда скептичная (она немногим лучше думает о большинстве людей). «Забудь о ней. Пусть сама решает свою судьбу».

Может, Сгаэль и права, но сейчас я уже слишком увлекся процессом, поэтому возвожу щиты и сосредотачиваюсь на девчонке без отвлечений.

[indent] — Над скоростью нужно еще поработать, - лениво замечаю я, а сам-то недоумеваю, почему испытываю разочарование от того, что почувствовал тепло ее тела на своем всего-то на какие-то жалкие мгновения. —  Можно было не валяться на полу, будто ты прилегла почитать свои книжки, а кинжал лучше метнуть прямо в горло. Не сокращай расстояние без необходимости. Ты всем врагам бросаешься в объятия?

Сорренгейл казалась практически невесомой, и было столько способов стряхнуть ее с себя, покалечив в процессе.

Мне хочется довольно ухмыльнуться, но я не хочу выдать себя. Поэтому молниеносно, прямо как в коридоре, кидаюсь на Сорренгейл, хватаю под бедра, а затем опрокидываю ее на мат, укладывая на него спиной и держа ее руки в захвате над ее головой. Стараюсь, чтобы она была прижата, но не чтобы мой вес стер ей кости в порошок. Заставляю ее упрямую руку выпустить кинжал, и Малек меня побери, на какие-то несколько мгновений просто задерживаю на ней свой взгляд. Ее глаза вроде были светло-карими, но в приглушенном свете магических огней я увидел промелькнувшую голубизну. Я ожидал увидеть в ее глазах ненависть или страх, но не нашел ни того, ни другого. На мгновения так легко забыть, зачем мы вообще здесь собрались.

[indent] — И о чем же мы договаривались, Вайоленс? —  мой голос звучит внезапно тихо для привычного бездушного командира, которого она во мне видит. Ее кожа такая невыносима мягкая и нежная, и создана явно не только для того, чтобы всякие остолопы оставляли на ней синяки. Мне хочется осторожно провести пальцами по бархатной коже, зарыться пальцами в ее волосы, вдохнуть полной грудью ее аромат. Это проклятое влечение засело внутри, наверное, еще со времен парапета. Но как-то легче было его отрицать и игнорировать, когда Сорренгейл не была прижата ко мне.

Вместо того, чтобы следовать глупому желанию поцеловать ее, я освободил одну ее руку, ту, что была ближе к кинжалу, согнул ее ногу и подвел к ее груди, чтобы проще было достать еще один кинжал, припрятанный в сапоге. И я очень надеялся, что она не теряла времени даром.

Ты не должна жить для других
ТЫ. НЕ. ДОЛЖНА. ЖИТЬ. ДЛЯ. ДРУГИХ.
ТЫ. (НЕ). ДОЛЖНА. ЖИТЬ. ДЛЯ. ДРУГИХ.
ТЫ.  ДОЛЖНА. ЖИТЬ. ДЛЯ. ДРУГИХ.
ЖИТЬ. ДЛЯ. ДРУГИХ.
ТЫ.  ДОЛЖНА.

должна

Она чувствовала себя агнцем, поданным на красивой тарелке с золотистыми краями. Жертва Богу. Стране.
[Ешьте моё мясо. Обгладывайте мои кости. А потом выплюньте их — ничтожные и ненужные.]

Королева. Но власти над собственной жизнью у неё не было. Как и выбора. Могла ли она отказаться? Был ли у неё шанс на нормальную жизнь? С той пощёчиной, которую она вернула Леви, судьба словно выскользнула из её рук. Она больше не принадлежала себе. И сколько бы ни корила себя, ничего изменить уже было нельзя.

Она всё реже видела разведкорпус и всё чаще мерзких мужчин, жадных до власти. Их общество было тошнотворным: скучным, вязким, липким, как болото. Они редко говорили напрямую, но в их взглядах ясно читалась ненависть. Так какая разница — в какой клетке жить?

Эрвин не спрашивал. Он лишь делал вид, будто хотел знать её мнение. Но у неё давно не было права на желание.

«Дипломатическая миссия» — красивое слово. На деле это был шпионаж. Никто не называл вещи своими именами, но все понимали. Даже там, в Марли, все понимали.

Сыр в мышеловке.
Или мышь, загнанная в ловушку.
Роль не была до конца ясна.
Но от этого только страшнее.

Сон не шёл.

Рассвет уже теплился где-то вдали, но ночь в её комнате стояла непоколебимо. Тишина вязкая, густая, почти осязаемая. Хистория прижимала ладони к груди и слушала. Сердце стучало глухо, будто под землёй. Всё вокруг застыло. Даже ферма казалась вымершей. И оттого каждый звук был слишком громким, слишком резким, словно мир обнажил нервы.

Она бросилась к окну, дёрнула лёгкую занавеску. В голове одна мысль — Имир. Пусть это будет Имир. Она жаждала встречи, мечтала каждый день увидеть её вновь. Снова услышать голос, снова почувствовать руку в своей. Имир умела делать больное — терпимым, а невозможное — реальным. Надежда была слабой, но отказываться от неё Хистория не могла.
Там, внизу, — силуэт. Мужской.

Хиса прищурилась, вглядываясь в темноту.

Йегер.

Разочарование больно кольнуло. Сердце сжалось, словно её обманули. Она распахнула окно. Ветер ударил в лицо, пахнул холодом, и по коже побежали мурашки. Воздух был чужим, враждебным, словно она уже оказалась в Марли.

— Что ты ту… — слова оборвались. Она оглянулась: рядом стража. Если его заметят — ничего хорошего не будет.

Она махнула рукой, приглашая подняться. Отступила внутрь, наспех накинула халат. Не встречать же его в неглиже.

Эрен вошёл, перелез через подоконник, тяжело опустился на пол. Волосы растрёпаны, взгляд полон злости. Злости, которая всегда была в нём — как тень, прилипшая с рождения. Или он когда-то был другим? Когда-то в его глазах светилось нечто иное?

— Что ты здесь делаешь? — её шёпот был твёрд. Она всплеснула руками, и это движение больше походило на отчаяние, чем на гнев. — Тебя здесь быть не должно. Если тебя поймают — будут одни проблемы. И у тебя, и у меня, — королева ночью с каким-то мальчишкой — вот уж сплетня на весь дворец. А если это дойдёт до Микасы… нет, нужно срочно его выпроводить. Она толкнула его в грудь, не сильно, но с посылом.

И на миг ей показалось — всё это уже было.

Сон. Видение.
Чужая память, в которую она снова провалилась. Лишь на секунду.

Бояться нельзя. Но именно это чувство преследовало меня, куда бы я ни шла. Я устала постоянно оборачиваться, ожидать нападения со спины, но разве могло быть в квадранте всадников по-другому? Я дочь генерала Сорренгейл, и моя мать отправила на тот свет едва ли не больше народу, чем непрекращающаяся война. Утрирую, конечно, но оттого совсем не легче. Удивительно, но жизнь в напряжении, когда нервы натянуты как струна, спустя несколько месяцев становится... привычной. Я продолжаю вслушиваться в окружающие звуки, в шорохи и шепотки за спиной, ведь быстрая реакция — один из немногих приемов в моем арсенале выживания, помимо везучести (сомнительно), острого языка и умения применять яды. Я не должна была оказаться в этом месте, я мечтала совсем о другом, но судьба распорядилась иначе. А умирать совершенно не хочется. Не знаю, за что держусь, но билета другую жизнь мне не видать, как своих ушей, за мной не явится фея-крестная и не перенесет в другую действительность, а потому вгрызаюсь зубами, чтобы сохранить то, что имею… хрупкие суставы и слабые мышцы — плохое оправдание бездействию, так ведь? И я не буду сидеть, сложа руки и выжидая, когда кто-то решит мою участь. Я могу о себе позаботиться, даже в таком жутком месте как Басгиат. Других вариантов у меня попросту нет.

Более-менее спокойно я ощущаю себя разве что в архивах. Только тут с плеч спадает незримый груз, который постоянно таскаю на себе все остальное время. Здесь даже воздух другой: аромат старой бумаги и элементарной магии — запах спокойствия и размеренности, знакомый с самого детства. Я много времени могу проводить в квадранте писцов, намного больше, чем могу себе позволить. Книги открывали для меня порталы в другие миры, в прошедшие эпохи, в иные жизни. Книги поучали и вносили ясность, они всегда были моими верными союзниками. Но все хорошее имеет свойство быстро заканчиваться, а посему как бы мне ни хотелось, но остаться дольше я не могу. Я должна вернуться до отбоя.

Чем хорош сумрак? Да тем, что впотьмах очертания до боли знакомых зданий, плаца, ворот и ангаров не кажутся такими уж узнаваемыми. И на секунду я могу зажмуриться и представить, что к горлу не подступает желчь от воспоминаний, кто именно и когда погиб в этих самых стенах. К смерти первокурсников здесь относятся спокойно, и я запретила себе сближаться с кем-либо… однако не думать, не вспоминать и не видеть лица ушедших во снах не могу. А потому выпускаю из легких тяжелый воздух и закрываю глаза, пытаясь на максимальной скорости преодолеть расстояние от архивов до крыла размещения кадетов.

Чем же так плох сумрак?.. А тем, что если не видишь ты, это вовсе не значит, что не заметили тебя. Чужое присутствие не выдал ни единый звук, а мои глаза не улавливали движения, однако я явно ощущала на себе чей-то взгляд. Сердце упало в желудок, а затем учащенно забилось, требуя шевелиться. Я сильнее прижала сумку с книгами к груди, надеясь использовать их как щит в случае прямого нападения, и налегла на ноги, вжав голову в плечи и судорожно озираясь по сторонам. По-прежнему ничто не цепляло глаз. С виду все спокойно, поблизости никого и ничего подозрительного, но я привыкла доверять инстинктам. Рука незаметно проскользнула по корсету и остановилась у ребер, нащупав нож. Я резко обернулась. Сделала половину оборота, глянула в сторону, а после — в другую. А когда крутанулась обратно, едва не вросла в землю. Этот человек всем своим видом внушал странную смесь ужаса и желания подойти ближе одновременно. Я почувствовала, как крохотные волоски на затылке встали дыбом, а в горле резко пересохло.

Ксейден Риорсон — сын лидера предателей и командир четвертого крыла в одном лице. И он явно не будет против, если кто-то совершенно случайно свернет мне шею в темной подворотне. Да и с чего бы? Моя мамочка казнила и его отца. А я ведь… даже кадетом полноценно не считаюсь до Молотьбы. Под этим взглядом хотелось скукожиться, упасть на колени и молить о пощаде, но вместо этого я выпрямилась, подняла подбородок, посмотрев прямо перед собой.

[indent] — Любишь прогулки перед сном? — вопрос откровенно дурацкий. Но ничего лучше в голову не пришло. Если Ксейден решил отправить меня к Малеку этим самым вечером, то, надо признать, шансы выжить у меня откровенно хреновые. Тем не менее, сдаваться без боя не собираюсь.

Голос дрожал. Горло свело судорогой, и я кашлянула. Спрятанная за сумкой ладонь тем временем обхватила рукоять, готовясь резко выхватить нож и, если сильно повезет, оставить гаду хоть какое-то напоминание о себе. Паника волнами била в виски, но я всеми силами старалась сдерживать её. Выдавив из себя натянутую улыбочку, я шагнула в сторону, проверяя границы. Быть может командир нынче не настроении для моего убийства? В конце концов были у него возможности разобраться со мной и прежде, но не воспользовался же.

[indent] — Пожалуй, пойду… Было приятно встретиться, — ложь. Совсем не приятно и не своевременно. Но когда поджилки тряслись, что мне еще оставалось, кроме как тянуть время и надеяться, что мое не пришло?

Я хлопнула ресницами, опустила глаза, а потом снова вернулась к разглядыванию ничего не выражающего лица перед собой. Да что ж тебе от меня надо, черт побери?

— Уэйд. Уэйд Уилсон. Но лучше Дэдпул.

Наверно не стоило называть своё имя трикстеру. Возможно, теперь эта милая дама запишет его в Тетрадь Бесконечной Анальной Ебли. А ведь это похуже, чем Тетрадь Смерти. Или может быть сделает куклу вуду. Хер их разберёшь, этих магов. Типа ты видишь условного Росомаху, и знаешь, что у него когти, реген и тестостерон вместо крови. Он не достанет кролика из жопы, не превратит тебя в пикачу, и не телепортируется на Марс. А эти могут. И если, опять же, условного Стренджа ты худо-бедно можешь просчитывать, то Локи…

О, Локи — это отдельная песня. Ходячее секси-противоречие с вайбами королевы драмы и «Never Gonna Give You Up» на саундтреке. Если тебе стало скучно во вселенной Марвел, то позови Локи. Но сначала хорошенько подумай, так ли уж тебе скучно. Пошли на хер Таноса, ну худой конец, или попроси Венома потвёркать.

Впрочем в женском обличии Локи нравилась Пулу больше. Он пропускает даму вперёд, конечно из-за галантности, а не из желания удостовериться что задница у неё действительно зачётная.

— Я в принципе не люблю боссов, — продолжает Пул. — Поэтому редко приживаюсь в супергеройских командах. Я одинокий одиночка с одиноким одиночеством, ауф. Он недавно устроил мне разнос за то, что я не того ублюдка в том-ям покрошил. Блять, чувак, один хер вы все на одно лицо, какая, сука, разница? Нам воооон туда.

Он машет рукой в влево.

— Пока мы идём, я могу узнать, что привело столь прекрасную богиню в столь отстойное место? Шутка так и напрашивается, конечно. Таиланд просто мекка для гендер-бендера, но всё же. Пляжи тут охеренные. И раз уж пляжный эпизод закрылся, то я ни на что не намекаю. Но самый криминальный район Бангкока… Только Кейджу такое может такое понравится.

Они подходят к массивным воротам, за которыми прячется огромный особняк, резиденция Наронга Пху Талай Ланга, более известного как Разрушителя. Причём именно Destroyer, потому, что на английском звучит круче. Точнее это сам Наронг на этом настаивает, а за глаза его называют просто Xị̂ h̄eī̂y, что можно перевести как “мудак”. Ворота открываются, пропуская их на подъездную дорожку, с обеих сторон аккуратно подстриженные кусты.

-  Я называю этот стиль архитектуры “я у мамы наркобарон”, -  улыбается Пул, головой кивая на “античную” статую, грустно взирающую на визитёров.

Они проходят дальше, под пристальным взглядом охраны. Наронг — параноик, поэтому молчаливые тайцы с пистолетами стоят у каждой двери, а дверей тут много.

— В целом мне действительно плевать на таймлайн, следующий эпизод с Наронгом закрылся и теперь считается неканоном, — Дэдпул вздыхает с сожалением. - Так что вполне можно укоротить этого узкоглазого мудака на голову. Рейтинг позволяет.

Пул пожимает плечами.

— Прелесть именно этой вселенной, что мы не зависим от студийных боссов, потенциальных читателей или зрителей. И нам не нужно продавать мерч. Так что можно не просто отрубить Наронгу голову, а, не знаю, поиграть ей в футбол.

Один из охранников, мимо которых проходят Пул и Локи в этот момент начинает верещать, выхватывая пистолет. Уэйд отсекает ему, руку, потом голову, а после убивает и второго.

— Какого хера эта сраная непись знает английский? Ты, блять, дохуя полиглот?

Он с досады пинает голову и та скачет по ступенькам.

— Тут повсюду камеры. Где-то через минуту тут будет толпа злых тайцев. Я прошу прощения, богиня, за эти неудобства. Желаете убить их сами, или может мне?

Он поднимает катану и хрустит шеей.

— В любом случае с удовольствием продолжу беседу. Резня неписей меня нисколько не отвлекает.

Что «нет»?

— Нет? — собственный голос слышится будто со стороны.

— Нет. — повторяет Сугуру.

Больше Сатору ни о чем не спрашивает.

Отказ оседает внутри черепушки с еле уловимым шуршанием пыли в пустотелой тишине. Сатору готов поклясться, что видит в отражении золотых глаз, как его собственный взгляд гасится на пару тонов, но ничего не успевает с этим сделать еще в тот момент, как Сугуру произносит контрольное «Нет» прямо в голову.

Собственная растерянность ломает губы в глупую улыбку, за которой стискиваются зубы, а язык начинает планомерно заталкивать все важные, не важные, смертельные и не слишком, вопросы за небную занавеску, так как «Нет».

«Нет» пролегает между ними чертой, пресекая любую попытку эскалации случайно оброненных чувств в утробе Аокигахары. Все сворачивается в одну затяжную капитуляцию, и Сатору не находит в себе ни единого права на последующее слово. Потому что так сказал Сугуру. Только зажеванной пластинкой повторяет себе, что это именно то, что и хотел сказать ему Гето своим отсутствием.

«Нет».

Годжо не делает вид, что это не витало в воздухе, не лежало поверх всех печатей Секо, не сворачивалось на накрахмаленной, смердящей напускным здоровьем простыни. И не убеждает себя в том, что не думал о таком исходе. Это тот миг, когда встречаешься с простым осознанием - ты все это время знал о надвигающейся катастрофе, но трусливо ублажал себя самыми разными надеждами о том, что случится как-нибудь иначе, не сходя с ее траектории. А потом оказываешься в самом ее эпицентре.

Внутри больно и тихо. Так ощущается смерть терзаемого болезнью человека; ливень, пришедший по приглашению прогнозов; полет, в котором тебя не поймали. Как окончание.

— «Не усложнять», говоришь, — Сатору сползает взглядом к протянутой ладони. Долгую секунду рассматривает ее. Ему просто нужно собраться. Сделать так, как хочет Сугуру, ведь это Сугуру - единственный человек, чье мнение что-то да значит в этой воронке смерти и брехни. Потом смотрит на свою - безмерно пустую, не вязнущую в черной смоле, не собирающую пальцами мягкую кожу, искусанную холодом, не считающую чужой пульс. Шуршат белоснежные ресницы. Пасть ломается легкой улыбкой, — Да, друзья.

Монстр скалится Сугуру во все тридцать два, но многие пожмут плечами и скажут «просто Сатору». Руки дергаются, ладони чавкают друг о друга, закрепляя договоренность в моменте и памяти. Нет так нет.

Собственное лицо ощущается инородно, но Сатору говорит, — На выходных погнали в город, там обещали новый вид моти в Цубоити, помнишь? И ты задолжал мне пару боев в Теккен.

Как говорил всегда. Как сказал бы «друг» Сатору. И Сугуру отвечает,  — Нет, другие планы.

Но Сатору пока не может выдать дружбы столько, чтобы легко и весело спросить «что может быть важнее Теккена?», поэтому говорит их новой реальностью, — Нет так нет.

—  Я уже не смогу по-другому. Не смогу как раньше.

Брехло, равнодушно и беззлобно подмечает про себя Сатору. Через некоторое время он думает так и о себе.

Годжо все также: живет один в своей комнате, запуская себя привычными механизмами - охотника и убийцы. Это оказывается на поверку просто. Он танцует все также вышколенно, поет мелодично - улыбками и шутками. Изученная тропа, знакомые ноты. Выигрывает Сугуру в «Стрит Файтерс», съедает половину самбэев, переданных его мамой, забивая поселившуюся в глотке горечь, морщит нос от сигаретного дыма Гето и Иери, и звучит смешливо, звонко, да все ни о чем.

Так ведь «правильно», как сказала бы Секо. Сатору думал «что это вообще значит?», пока играл сам с собой в сеги на фоне затухающей подруги. Вселенная не стала расшаркиваться на долгие прелюдии, и объяснила где его место в один ход, поставив ему кинтэ через Сугуру.

Лишь когда вокруг Годжо становится слишком тихо, он будто бы вновь слышит хруст снега под ногами и хрип чужого возбужденного дыхания. Но и от этого есть лекарство - оставить сгусток млечного пути на ладони, вытереть его влажными салфетками и одним легким броском послать все свои воняющие сыростью и хлоркой чувства в мусорку.

В конце концов, в Сатору всегда это было - черная дыра. Безграничная пустота. Редкая техника - жить с миром, являясь его частью, но не соприкасаясь с ним.
Время от времени, когда он слишком долго мучает ее голодом, она начинает жечь где-то под сердцем.
Сейчас ее основной рацион  - его совесть и пара капель трусости в бокале. Сладкого не будет, а то эта дрянь и так слишком разжирела. Носить ее под сердцем становится все тяжелее.

Глотай, мой звереныш, глотай быстрее, думает Сатору, забивая пустой вечер без Гето. Не давись, потому что сегодня добавки не будет. Растягивай удовольствие.
Глотай.

Хочется так сказать той первокурснице, что поджидает его каждый раз в холле, когда он возвращается с заданий. Как же ее звали? Нет, не вспомню. Ее приталенный, темно-синий китель красиво оттеняет рыжие, чуть пересушенные от вечного термического насилия, волосы, струящиеся по острым плечам. Юбка всегда натянута чуть выше положенного. Забавная. Правда, случайно тут? Понял, ну бывай.
Взгляд отдает теплом вылизанных солнцем каштанов и еще ни кем не попранной святостью. Она  знает магию своих глаз - робких, словно лань, смотрящая в глаза охотнику ровно за секунду до того, как наконечник стрелы с мелодичным свистом пронзит её череп. И она никогда не упускает возможности посмотреть на него просьбой спустить тетиву.
Интересно, ее взгляд смотрится также бессовестно невинно, когда она сидит перед тобой на коленях, облизывая губы влажным, теплым языком? Если ей сказать «глотай», поморщится ли она? Ведь ей всего пятнадцать и она еще не верит слухам о том, что он сволочь.

Хочется позволить себе еще одно скотство и просипеть это Мэй Мэй, которая, с каждым разом наклоняется все ближе к его уху, сокращая двухлетнюю разницу, прежде чем что-то сказать. Так ей нравится - наблюдать, как удушливый запах ее парфюма проглатывает Сатору целиком, отпечатываясь на корешке его заточенного языка. Как от ее шепота его белые волоски на загривке приподнимаются, а выгнутая серебряная бровь вытягивается из под острого ребра черного окуляра. Сатору в такие моменты думает, понравится ли ему, если она сглотнет?

«Нет» звучит в его голове голосом Сугуру. И Сатору сминает пальцами каждое несвершившееся ублюдство, и закидывает его в мусорку, чтобы салфеткам с его иссохшей спермой было не так одиноко.

— Нет. — бьет себя мысленно по пальцам Годжо перед комнатой Сугуру, когда хочет без спросу зайти. Смотрит в дверь подобно собаке, которую не пригласили. Злиться на себя за это в моменте, отнимая согнутый указательный палец, зависший на середине несбывшегося за секунду до аккуратного стука, после чего разворачивается и уходит. Как говорится - не усложняет.
Пару раз все же заставляет себя зайти, как сделал бы «друг» Сатору, но как только органы начинает выкручивать от воспоминаний, плавно ретируется, сославшись на очередное задание. Масамичи говорит довольно Мэй Мэй, что Сатору начал взрослеть. Она смеется согласием и кренит голову в бок, чтобы белая челка, падающая на глаза, не мешала созерцать тряску шестиглазой птицы в его естественной среде обитания - среди трупов проклятий.

— Нет. — отвечает Сатору Секо, когда та вытаскивает его за компанию покурить. Ее китель тоже пахнет хлоркой, а еще моросью дождливого дня. Пара капель срывается с крыши прямо ей в темечко, и она непроизвольно ежится. Сатору укрывает ее в своих объятиях, расширяя вокруг них бесконечность. Некоторое время они смотрят, как усиливающийся ливень разбивается о бесплотное поле и просто молчат, раскуривая неловкость момента.

Секо облизывает потрескавшиеся, от сухого холода морга, губы, прежде чем уточнить.

— Причины? Ты ей нравишься, а не получится - тебе, вроде как, наплевать.

— Давно ты занялась сводничеством? Расширяешь портфолио? — это должно было звучать шуткой, но что-то в голосе Сатору стирает привычную отрешенность с ее лица, заставив нахмурить брови. Вышло довольно грубо, но Годжо решает просто выкинуть это из головы на изломе текущего дня. Все в помойку.

— Она просто просила узнать, я и узнала.

— Утахиме тоже просто просила тебя узнать?

— Ну и у них, вроде как, все неплохо выходит.

Она не уточняет причину природы вопросов Годжо, лишь почесывает бровь ногтем большого пальца и щурится от дыма, кусающего слизистую глаз от неаккуратной близости. Сатору собирает влажную, чуть слипшуюся от влаги, челку Секо пальцами, чтобы та не прижгла ее сигаретой. Вспоминает то, как они прятались от холода в длинных, черных волосах. Какими неприкаянными они оказались в тот вечер в холле.

— Наверное. — жмет плечами Сатору, смотря в будущее поверх ее головы.

У этого «правильно» такой дерьмовый вкус, Секо. Ты бы знала.

///

— Я думала, это будет существо или предмет с самой ярко выраженной проклятой энергией. Ведь это, по су...

— Бред. — перебивает Сатору бесполезный треп Утахиме, даже не дослушав. Его начало воротить от Иори еще на той стадии, когда она жалась к Сугуру от каждого шороха внутри территории проклятья. Чему-то внутри себя  не всегда удается сказать «Нет». Просто из солидарности с собственным сердцем. — Внутри лимба сонного проклятья ключ всегда будет неприметным. Либо с таким же уровнем энергии, как и все внутри, либо чуть меньшим. Это же очевидно. Банальная логика. Если бы все было так просто - его бы не считали особым уровнем. Чему вас вообще учат в Киото? Ныть, как все вокруг жутко и страшно? Про «думать» не спрашиваю.

— Годжо, ты меня просто з...

— Он прав, Химе. В конце концов, именно они с Гето нашли и сломали ключ. Догадка Сатору была верна. А ты - сними пока завесу.— мягко прерывает перепалку Мэй Мэй из-за спин учеников, ожидая, пока Гето поглотит Сомниум.

— Только не кури сейчас, еще мерже будет. — отзывается беспокойством Годжо, слыша лающий кашель и бросает в его сторону бутылку с водой зная, что у того сейчас будет саднить горло.

— Ну что, пора домой. — тянется Мэй, в голове подсчитывая командировочные. — машина сюда не подъедет, дорогу размыло. Придется нам немного пройти пешком.

Они шлепают грязью по небольшой тропе. Та комьями собирается по бокам подошвы, залегает под каблуки и остается пятнами на подолах тканей. Снег вокруг них выгнивает пулевыми пробоинами.
От того, как Утахиме ищет пальцами руку Сугуру, Сатору кажется, что он шагает по собственным внутренностям: под ребрами все в кашу, пасет ревностью и злобой. Пару раз они пересекаются взглядами с Сугуру. Годжо думает, что еще немного - и весь шмат изувеченных чувств вывалится из глазниц прямо под ноги тому, по кому они гнили. И в такие моменты Годжо не так уж и сетует на особенность своей шестиглазой техники. Гето видит лишь два глухих черных окуляра.

Внезапно он спотыкается, потому что Мэй Мэй как-то не слишком изящно притягивает Годжо к себе, подхватывая его под руку. Эта ее мерзкая привычка - все свои слова складывать ему прямо в ухо. Иногда ему кажется, что она ввернет ему туда свой язык. — Давай ка мы отправим наших голубков на машине, а сами пройдемся до станции. Хочу, чтобы мне заплатили чуть больше и не хочу сидеть в тесноте. Составишь мне компанию.

— Что? Я не хочу.

— Не вредничай, мальчик-полумесяц. И не мешай Сугуру. Ты же ему хороший друг, правда?

Она... Живая.

Мысли проносятся в его голове быстрее, чем когда-либо. Это было похоже на движение машин на автостраде, причём, на крайне быстрой автостраде. Сердце билось так быстро, что сейчас было готово выпрыгнуть из его груди, пробив адамантий в его теле. Он ощущал тепло от её тела, как она прижимается к нему, давая возможность ощутить всю реальность этих событий. Логан оставлял вопрос того, что это сон... Но чёрт возьми, он слишком хорош. Согласитесь. Сейчас здесь находится именно он, не Саммерс... Разве такое возможно? Канадец не мог поверить в то, что это действительно происходит с ним. Она медленно совершает вдох, ровно тогда же, когда это делает и зверь. От неё пахнет точно так, как и раньше. Естественный запах совершенной женщины. Разве может быть иначе? Конечно, не хватало ноток института, одного очкарика, а также мела и чая с бергамотом, который так любила рыжая... Но всё же, тонкий аромат, который едва улавливался, под остальными "гнилыми" ароматами этого места. Но, кроме всего прочего, от неё отдавало жаром... Прямо как тогда. В тот день... Джеймс в очередной раз хмыкнул, наморщил свой нос, и попытался прогнать картину, которая подступала в его голове. И всё же... Его одолевали ещё более страшные мысли.

Хомо суперриор понимал, что если сейчас они направятся в институт, то она увидит всё то, чего может испугаться. Вновь сбежать. Быть может и правда, стоило схватить и увести её? Утащить в пещеру и отгородить большим камнем от этого ёбанного мира? Хера с два. Так поступить он то что не мог, а просто не имел Права. Поэтому и стоял, как вкопанный, держал её, наслаждаясь запахом его возлюбленной. Аккуратно поглаживал спину... Словно уже пытался успокоить, но, почему именно он? Мужчина был так глуп, когда оказывался рядом с рыжей девушкой. Он не осознавал что делает и зачем, даже своих причин толком не видел. Забавно. Все влюблённые всегда так тупели. Он смеялся над Гамбитом, который бегал за Роуг, а также над Бобби и Китти, а сейчас сам был не лучше этих идиотов. Стоял тут, как подросток и радовался, что девушка обняла его.

Он медленно отстранилась, и он проводил её взглядом, придерживая руку. Словно боясь отпустить. Вдруг уйдёт? Сорвётся? Опять умрёт? С Джиной Грей может произойти всё что угодно, он это понял ещё с первого появления в институте. И каждый будет переживать, ведь это был действительно единственный Икс-мен, которого все любили. Каждый в этом здании любил Джину, абсолютно. За её доброту, за честность. Никто не желал ей того, что пришлось сделать Росомахе. Но кто знал?... Кто знал, что эта, добрая, честная, красивая, умная, защитница человеческого рода, станет угрозой для каждого на этой ёбанной земле?! Кто мог об этом сказать им, когда они только встретились?! Ангельское существо, которое не могло даже подумать об убийстве! Кто знал, что именно ему придётся это сделать?... Вновь убить свою возлюбленную... Уже другую, но, не менее, важную для мутанта.

Девушка медленно возвращала могилу к исходному состоянию, а сам люпин, воспользовался этой возможностью, чтобы проветриться. Он сделал несколько шагов от неё, двигаясь к байку, который был спёрт из школы самым наглым образом. Где-то около дерева валялся защитный шлем, который мутант скинул, когда доехал до места. Он медленно поднял его, обхватывая за низ пальцами, после чего подошёл к байку и, слегка пригнувшись, стал поднимать железного коня. Он не представлял, что именно произойдёт дома. Как долго будут выясняться отношения, да и будут ли. Возможно, её даже не захотят пускать... Но тогда им придётся искать себе другого когтистого парня. Ибо этот уйдёт вслед за Фениксом. Мужчина сел на байк, слегка прокручивая ручку. Сейчас было главным, чтобы он заработал. После такого удара, маловероятно, что это бы получилось с первого раза. Так и произошло, лишь каким-то чудом (по фамилии Грей), ему удалось включить зажигание, да прибавить газу, чтобы железный конь захотел сдвинуться с места. Однако, он должен был позаботиться о Джине. Росомаха протянул её шлем, который девушке было необходимо надеть.

- Держись крепче, сегодня прошёл дождь, - проговорил мутант, проворачивая ручку и трогаясь с места, как только ощутил руки девушки на своём поясе.

Мужчина старался ехать как можно осторожней, не только из-за ощущения тепла, которое исходило от девушки. Он наслаждался этим моментом, когда Джина прижималась к нему. Каждый раз девушка заставляла его не ровно дышать, не только по отношению к ней. Особенно, когда смотрела на него. Наверное, воин помнил каждый раз, когда они думали что погибнут, и ловили взгляды друг-друга, в которых было сказано больше, чем когда-то. Он всегда  думал о ней, когда время казалось тёмным. И этот огонёк действительно освещал не только тёмные комнаты Иксменов, но ещё и его жизнь. Джеймс даже сейчас чувствовал, как скоро придёт рассвет, и не в Салеме, а в его жизни. Но один момент навсегда сохраниться в памяти…

***

Она стояла прямо в центре всего. Каждый объект, который приблежался к ней, уничтожался одним лишь только взглядом. Хэнк сказал, что изначальная природа её силы, должна была быть «целительной» для целой расы мутантов. У неё был необыкновенный дар, говорил Чарльз. Она должна была стать тем, кто будет вести нашу нацию к светлому будущему. Поможет искоренить болезни, гибели многих людей… В том числе, сможет противостоять братству мутантов в одиночку. Её способности всегда были уникальными, потрясающими, влекущими к себе… Но именно сегодня, Хоулетт осознал, насколько они всегда были опасными. Феникс уничтожал всё на этом острове. От машин, до зданий с людьми. Стирал их с лица земли тем самым огнём, который должен был быть целительным … Быть может, это и было исцеление? Своего рода уничтожение гнили… Выжигание опухоли, если хотите. Но Хоулетту это казалось обычным стиранием с лица всех людей. Так поступали фашисты, только по отношению к другим расам… и никогда это хорошо не заканчивалось.

Он смотрел на Саммерса, который пытался командывать, но не понимал, что здесь необходимо. Каждая секунда приносила лишь новую сотню жертв, а так… Скоро Феникс сорвётся с цепи и полетит прочь. Ведь сейчас в сердце белой девушки была тьма, которая распространялась быстрее, чем свет. Чарльз, Хэнк, Колосс, все замерли, когда раздался крик существа, кроме Джеймса. Он твёрдо давал себе отчёт о том, что было необходимо сделать.

- Я должен остановить её, - проговорил мутант, после чего вышел из-за укрытия и направился к девушке. Жар феникса сразу же начал сжигать плоть мутанта. Слышались стоны боли, Чарльз пытался остановить его и заставить развернуться. Эмма же твёрдо давала понять, что это единственный шанс. Хоть в чём-то эта сука была права. Остановить Джинни сейчас мог только он. Убийца, который сидел внутри самурая. Очередной шаг и язык пламени коснулся лица, заставляя кожу пузыриться, жариться, сгорать прямо до металлических костей. Солдат успевает закрыть глаза рукой, чтобы пламя не выжгло ещё и их, он ощущает, как в его мыслях спорят все… Кроме одного человека. Саммерса. Он молчит. От чего мутант лишь прибавляет шаг, и уже подходит практически вплотную. Его регенеративный фактор перестаёт  работать и перед девушкой… Точнее, перед тем, что осталось от неё, стояло существо с выжженной кожей и мышцами. Он смотрит ей в глаза, сжимая плотно скулы, стараясь не выкрикнуть от душевной и физической боли, после чего тихо проговаривает, - прости меня, Джинни… Я всегда буду любить тебя…

Мутант совершает резкое движение рукой, выпуская когти, которые вонзаются в плоть девушки. Тёплая кровь сразу же начинает бежать по его руке, а сама Грей-Саммерс, склоняется от удара и тут же теряет контроль. Температура быстро понижается, и он ощущает, как Гроза вызывает дождь, чтобы охладить тело Росомахи и дать возможность металлу остыть, чтобы кожа могла вновь нарастать… Но её последние слова он запомнил навсегда, вместе с улыбкой… Облегчения. Счастья. А его слёзы в тот момент быстро испарялись, даже не появляясь на лице. Он сделал то, что был должен. Но почему тогда так больно?

***

- Спасибо…

Эта фраза возвращает его в реальность, когда он останавливается в гараже института и слезает с байка, вновь бросая взгляд на девушку. Она всё ещё была в его куртке, при этом, даже надела её полностью, а не просто накинула. Зелёные глаза бегали от страха, он чуял это. От девушки несло ужасом неизвестности, как и от Росомахи. Сейчас никто не мог быть уверен в том, что она не уничтожит половину института, когда зайдёт в свою комнату. Ведь, если она прочитала вывеску, то школу переименовали после её смерти. Теперь это был не: "Институт для одарённых подростков Чарльза Ксавьера", а "Институт для одарённых подростков имени Джин Грей". И для каждого эта вывеска значила уже больше, чем раньше. Не то чтобы Чарльз был мимолётной фигурой, но после всего именно Джина была достойна этого больше всего. Мутант выключил зажигание, после чего повесил ключи на гвоздик с именем: Скотт Саммерс. Ведь байк то его, а значит и заправлять теперь тоже ему.

- Всегда рад, Джинни, - проговаривает мутант и открывает перед ней дверь, - ты, наверное, хочешь пить. Я принесу тебе сок, - говорит мужчина, после чего отправляется на кухню, оставляя девушку в одиночестве… Но в поле своего зрения.

Она... Живая.

Мысли проносятся в его голове быстрее, чем когда-либо. Это было похоже на движение машин на автостраде, причём, на крайне быстрой автостраде. Сердце билось так быстро, что сейчас было готово выпрыгнуть из его груди, пробив адамантий в его теле. Он ощущал тепло от её тела, как она прижимается к нему, давая возможность ощутить всю реальность этих событий. Логан оставлял вопрос того, что это сон... Но чёрт возьми, он слишком хорош. Согласитесь. Сейчас здесь находится именно он, не Саммерс... Разве такое возможно? Канадец не мог поверить в то, что это действительно происходит с ним. Она медленно совершает вдох, ровно тогда же, когда это делает и зверь. От неё пахнет точно так, как и раньше. Естественный запах совершенной женщины. Разве может быть иначе? Конечно, не хватало ноток института, одного очкарика, а также мела и чая с бергамотом, который так любила рыжая... Но всё же, тонкий аромат, который едва улавливался, под остальными "гнилыми" ароматами этого места. Но, кроме всего прочего, от неё отдавало жаром... Прямо как тогда. В тот день... Джеймс в очередной раз хмыкнул, наморщил свой нос, и попытался прогнать картину, которая подступала в его голове. И всё же... Его одолевали ещё более страшные мысли.

Хомо суперриор понимал, что если сейчас они направятся в институт, то она увидит всё то, чего может испугаться. Вновь сбежать. Быть может и правда, стоило схватить и увести её? Утащить в пещеру и отгородить большим камнем от этого ёбанного мира? Хера с два. Так поступить он то что не мог, а просто не имел Права. Поэтому и стоял, как вкопанный, держал её, наслаждаясь запахом его возлюбленной. Аккуратно поглаживал спину... Словно уже пытался успокоить, но, почему именно он? Мужчина был так глуп, когда оказывался рядом с рыжей девушкой. Он не осознавал что делает и зачем, даже своих причин толком не видел. Забавно. Все влюблённые всегда так тупели. Он смеялся над Гамбитом, который бегал за Роуг, а также над Бобби и Китти, а сейчас сам был не лучше этих идиотов. Стоял тут, как подросток и радовался, что девушка обняла его.

Он медленно отстранилась, и он проводил её взглядом, придерживая руку. Словно боясь отпустить. Вдруг уйдёт? Сорвётся? Опять умрёт? С Джиной Грей может произойти всё что угодно, он это понял ещё с первого появления в институте. И каждый будет переживать, ведь это был действительно единственный Икс-мен, которого все любили. Каждый в этом здании любил Джину, абсолютно. За её доброту, за честность. Никто не желал ей того, что пришлось сделать Росомахе. Но кто знал?... Кто знал, что эта, добрая, честная, красивая, умная, защитница человеческого рода, станет угрозой для каждого на этой ёбанной земле?! Кто мог об этом сказать им, когда они только встретились?! Ангельское существо, которое не могло даже подумать об убийстве! Кто знал, что именно ему придётся это сделать?... Вновь убить свою возлюбленную... Уже другую, но, не менее, важную для мутанта.

Девушка медленно возвращала могилу к исходному состоянию, а сам люпин, воспользовался этой возможностью, чтобы проветриться. Он сделал несколько шагов от неё, двигаясь к байку, который был спёрт из школы самым наглым образом. Где-то около дерева валялся защитный шлем, который мутант скинул, когда доехал до места. Он медленно поднял его, обхватывая за низ пальцами, после чего подошёл к байку и, слегка пригнувшись, стал поднимать железного коня. Он не представлял, что именно произойдёт дома. Как долго будут выясняться отношения, да и будут ли. Возможно, её даже не захотят пускать... Но тогда им придётся искать себе другого когтистого парня. Ибо этот уйдёт вслед за Фениксом. Мужчина сел на байк, слегка прокручивая ручку. Сейчас было главным, чтобы он заработал. После такого удара, маловероятно, что это бы получилось с первого раза. Так и произошло, лишь каким-то чудом (по фамилии Грей), ему удалось включить зажигание, да прибавить газу, чтобы железный конь захотел сдвинуться с места. Однако, он должен был позаботиться о Джине. Росомаха протянул её шлем, который девушке было необходимо надеть.

- Держись крепче, сегодня прошёл дождь, - проговорил мутант, проворачивая ручку и трогаясь с места, как только ощутил руки девушки на своём поясе.

Мужчина старался ехать как можно осторожней, не только из-за ощущения тепла, которое исходило от девушки. Он наслаждался этим моментом, когда Джина прижималась к нему. Каждый раз девушка заставляла его не ровно дышать, не только по отношению к ней. Особенно, когда смотрела на него. Наверное, воин помнил каждый раз, когда они думали что погибнут, и ловили взгляды друг-друга, в которых было сказано больше, чем когда-то. Он всегда  думал о ней, когда время казалось тёмным. И этот огонёк действительно освещал не только тёмные комнаты Иксменов, но ещё и его жизнь. Джеймс даже сейчас чувствовал, как скоро придёт рассвет, и не в Салеме, а в его жизни. Но один момент навсегда сохраниться в памяти…

***

Она стояла прямо в центре всего. Каждый объект, который приблежался к ней, уничтожался одним лишь только взглядом. Хэнк сказал, что изначальная природа её силы, должна была быть «целительной» для целой расы мутантов. У неё был необыкновенный дар, говорил Чарльз. Она должна была стать тем, кто будет вести нашу нацию к светлому будущему. Поможет искоренить болезни, гибели многих людей… В том числе, сможет противостоять братству мутантов в одиночку. Её способности всегда были уникальными, потрясающими, влекущими к себе… Но именно сегодня, Хоулетт осознал, насколько они всегда были опасными. Феникс уничтожал всё на этом острове. От машин, до зданий с людьми. Стирал их с лица земли тем самым огнём, который должен был быть целительным … Быть может, это и было исцеление? Своего рода уничтожение гнили… Выжигание опухоли, если хотите. Но Хоулетту это казалось обычным стиранием с лица всех людей. Так поступали фашисты, только по отношению к другим расам… и никогда это хорошо не заканчивалось.

Он смотрел на Саммерса, который пытался командывать, но не понимал, что здесь необходимо. Каждая секунда приносила лишь новую сотню жертв, а так… Скоро Феникс сорвётся с цепи и полетит прочь. Ведь сейчас в сердце белой девушки была тьма, которая распространялась быстрее, чем свет. Чарльз, Хэнк, Колосс, все замерли, когда раздался крик существа, кроме Джеймса. Он твёрдо давал себе отчёт о том, что было необходимо сделать.

- Я должен остановить её, - проговорил мутант, после чего вышел из-за укрытия и направился к девушке. Жар феникса сразу же начал сжигать плоть мутанта. Слышались стоны боли, Чарльз пытался остановить его и заставить развернуться. Эмма же твёрдо давала понять, что это единственный шанс. Хоть в чём-то эта сука была права. Остановить Джинни сейчас мог только он. Убийца, который сидел внутри самурая. Очередной шаг и язык пламени коснулся лица, заставляя кожу пузыриться, жариться, сгорать прямо до металлических костей. Солдат успевает закрыть глаза рукой, чтобы пламя не выжгло ещё и их, он ощущает, как в его мыслях спорят все… Кроме одного человека. Саммерса. Он молчит. От чего мутант лишь прибавляет шаг, и уже подходит практически вплотную. Его регенеративный фактор перестаёт  работать и перед девушкой… Точнее, перед тем, что осталось от неё, стояло существо с выжженной кожей и мышцами. Он смотрит ей в глаза, сжимая плотно скулы, стараясь не выкрикнуть от душевной и физической боли, после чего тихо проговаривает, - прости меня, Джинни… Я всегда буду любить тебя…

Мутант совершает резкое движение рукой, выпуская когти, которые вонзаются в плоть девушки. Тёплая кровь сразу же начинает бежать по его руке, а сама Грей-Саммерс, склоняется от удара и тут же теряет контроль. Температура быстро понижается, и он ощущает, как Гроза вызывает дождь, чтобы охладить тело Росомахи и дать возможность металлу остыть, чтобы кожа могла вновь нарастать… Но её последние слова он запомнил навсегда, вместе с улыбкой… Облегчения. Счастья. А его слёзы в тот момент быстро испарялись, даже не появляясь на лице. Он сделал то, что был должен. Но почему тогда так больно?

***

- Спасибо…

Эта фраза возвращает его в реальность, когда он останавливается в гараже института и слезает с байка, вновь бросая взгляд на девушку. Она всё ещё была в его куртке, при этом, даже надела её полностью, а не просто накинула. Зелёные глаза бегали от страха, он чуял это. От девушки несло ужасом неизвестности, как и от Росомахи. Сейчас никто не мог быть уверен в том, что она не уничтожит половину института, когда зайдёт в свою комнату. Ведь, если она прочитала вывеску, то школу переименовали после её смерти. Теперь это был не: "Институт для одарённых подростков Чарльза Ксавьера", а "Институт для одарённых подростков имени Джин Грей". И для каждого эта вывеска значила уже больше, чем раньше. Не то чтобы Чарльз был мимолётной фигурой, но после всего именно Джина была достойна этого больше всего. Мутант выключил зажигание, после чего повесил ключи на гвоздик с именем: Скотт Саммерс. Ведь байк то его, а значит и заправлять теперь тоже ему.

- Всегда рад, Джинни, - проговаривает мутант и открывает перед ней дверь, - ты, наверное, хочешь пить. Я принесу тебе сок, - говорит мужчина, после чего отправляется на кухню, оставляя девушку в одиночестве… Но в поле своего зрения.