У Бутчера была одна проблема, на взгляд Хью: он тупо не слышал того, что ему говорили, когда ему не нравилось сказанное. То есть он мог громко распинаться о том о сём, учить жизни, наказывать за глупость, даже легко пиздеть о том, что делало ему больно (привет, тупой пиздёж о Робин), но стоило кому-то открыть рот и начать что-то излагать, что не нравилось внутреннему зверю Мясника, он словно тупел, глох и немел разом. Кэмпбелл успел привыкнуть к этой черте, потому что этот человек был по-своему ему дорог (мазохистки дорог, если уж нужно было говорить честно, ладно), но иногда хотелось взять сковородку и хорошенько приложить её о затылок Мясника. Конечно, ладно, он сам был не без изъяна, ладно? Он в целом был человеком-мудаком, который прятался за смертью любимой девушки, а сам крутил роман с врагом и пускал слюни на мужика, который стоил пинка под зад, а не сраной романтики.
Своё извращённое состояние Хьюи признал некоторое время назад, но не собирался с этим ничего делать. Даже учитывая эту приятную встречу в баре, куда Бутчер заявился с кислой миной и источал такую злость, что у Хью поджались яйца (причём вовсе не от возбуждения, а от ебаного страха, если уж быть совсем честным).
А потом Бутчер снова начал вести себя как гандон, и мурашки на теле Хьюи смешались: одни всё ещё были от восторга, а другие - от бешенства, слепого и тупого, каким был сам Кэмпбелл).
- Тебя ебать не должно, как у меня было с Робин, - окрысился он. Ляпнуть можно было про Бекку, но он не был таким уродом, каким был Бутч, поэтому проглотил эти слова (он небось и малафью его бы сглотнул, если бы отсосал, что уж там). - Я любил Робин.
Но Бутчеру не нужно было знать, насколько парадоксально было это чувство: оно давало ощущение защищённости, принадлежность, знания, что он был не один. Одиночество в его семье было стабильным состоянием, потому что отец... он никогда не был достаточно силён. чтобы переживать собственных демонов и подкармливать демонов сына.
Со временем сытые мрази сожрали отца, а Хьюи остался таким, каким был: ополовиненным. Робин полюбила его за то, кем он не был, потому что ей тоже нравилось ф а н т а з и р о в а т ь.
Если бы Хью выбирал, с кем ему рушить свою жизнь, он бы почти наверняка выбрал бы такого, как Билли Бутчер: мудила, за плечи которого можно было спрятаться.
А теперь у него не было никого. Звёздочка была милая, он даже испытывал к ней некоторые чувства, но это точно не было чем-то настоящим и сильным. Просто ему нравилось, что он мог сунуть язык к ней в рот и почувствовать себя мужиком, а не тряпкой. Бутч блядски рушил его самого, не оставлял ничего, пожирал без остатка, и это выматывало. Потому что иногда хотелось не ждать удара по щеке, а получить ласку. Трудно было ожидать, что, убив Мреющего, он будет чувствовать нужду в романтике, но так и было.
Бутчеру невозможно было ничего доказать: убедив себя однажды в одном, он топил до конца. Хью это и умиляло, и бесило до безобразия. Потому что Хьюи, возможно, хотелось, чтобы этот мудак слышал его тоже, чтобы он принимал его слова во внимание, но, увы, Мяснику были до пизды и мысли, и чувства Кэмпбелла.
- А я сказал тебе, что я тебя услышал, - огрызнулся он ещё злее, буквально чувствуя, как волосы на загривке встали дыбом. Чёртов кретин вообще не желал ничего слышать, снова и снова. - Я не тупой и не глухой, что бы ты там себе не думал, Билли.
Имя он произнёс тише, мягче, словно стараясь сгладить грубость своих первых слов, потому что Хьюи никогда не был злым - только отчаянным. И одиноким. И вечно влюблялся не в тех, в кого стоило бы. Грубость Бутчера не то чтобы отталкивала его, нет, но она тревожила, а быть тревожным - не то, что ему нравилось делать. Как бы это ни звучало, конечно.
Вздохнув, он отвернулся, чувствуя, как мерзко давило в груди. Господи, куда Бутчер привёз его? Он что, собирался прибить его на хер? Только не хватало, чтобы его тут на завалили... Причём не в том смысле, в котором он, вероятно, хотел. Блять.
Только собрался открыть рот, как ему приказали вылезти - и Хьюи вылез, потому что сидеть в машине было ещё хуже. Сложил руки на груди и хмуро глянул на Мясника.
- Хорошо, папочка, - раздражённо вздохнул он. Кэмпбелл прекрасно знал, что спрашивать его было бессмысленно: Бутчер только глянет на него и уйдёт, потому что имел на это право. А сам Хью только и мог, что хлебалом щёлкать. - Ужас, твой хозяин - мудак.
Но пёс, наверное, это и без Хьюи знал, поэтому жалоба улетела в пустоту, и доставать её оттуда было некому. Хью прошёлся, чтобы размять ноги, но чувствовал себя при этом крайне неспокойно.
