Я называла её мисс Вечернее Молоко.

Не потому что у неё была кожа цвета топлёного сливочного. Не потому что она носила белое. А потому что от неё пахло чем-то очень мамским. Успокаивающим. Как молоко с медом в постель, когда тебе десять и всё ещё кажется, что кто-то в этом мире знает, что делает.

Она была моей наставницей. Типичная взрослая женщина из фильмов, которые ты смотришь с выключенным звуком после полуночи, во мраке исследуя свое неказистое тело. Вызывающее каре. Голос с хрипотцой, как будто каждое её утро начиналось с сигареты и сожаления. Запах духов, от которых внутри становилось щекотно … и мерзко. Но по-хорошему мерзко.

Я хотела быть ею.

Хотела стать ею, как ребёнок хочет стать принцессой или ведьмой. Только я не была ребёнком, и она – ни то ни другое.

Мы начали говорить о картинах, потом о смерти. Потом о сексе. В таком порядке. Она называла это интеллектуальной близостью. Я называла это — пятницей. Я приносила ей эскизы, она — вино и вопросы. Один из них: «Ты когда-нибудь чувствовала себя любимой?»

Я солгала. Ответила: «Да». Потому что если сказать «нет», взрослые начинают лечить тебя. А я не хотела быть вылеченной. Я хотела быть понятой.

Она смотрела на меня, как смотрят взрослые, которым скучно от взрослых. Как будто я — последний нестандартный вопрос на экзамене, где все остальные уже сдали бланки и ушли курить.

И вот однажды, между репродукцией Рембрандта и телом на её диване, я поняла: это не любовь.

Это был «голод».

Просто я слишком давно не чувствовала тёплого, настоящего, домашнего. Я искала не губы. Я искала колыбель. Кто-то ищет Христа. Кто-то — героин. А я искала семью, которая бы не ушла.

Но она ушла.

Быстро. Громко. Как хлопок дверью на сквозняке. Без истерик. Просто в её взгляде больше не было интереса. Как будто я – книга, которую она уже читала, и даже с подписями на полях ничего нового не найдёт.

«Ты слишком многого хочешь», — сказала она.

А я, правда, хотела многого. Хотела, чтобы она была всем.

Матерью, отцом, утешением, сексом, правильной реакцией на мои шрамы. Хотела, чтобы она знала, сколько сахара я кладу в чай, и знала, почему. Хотела, чтобы она обняла меня так, как не обнимают тех, кого просто любят. А тех, кого боятся потерять.

Но она не боялась.

Я – да.

И это, наверное, и есть взрослая любовь. Когда один любит, а другой читает новости.

---

дополнительно: в общем, ищу нечто сложное, эмоциональное и ... неправильное. Отойдя от лиричного, добавлю ясности: познакомились в Нью-Йорке, скорее всего - в художественной галерее. Лори [имя на твой вкус, пока просто назову так] заинтересовалась юной Хлоей, когда той едва ли исполнилось семнадцать лет. Она почувствовала в ней надлом и поспешила засунуть в трещину свои руки, чтобы разодрать и вывернуть наизнанку, чтобы увидеть всю боль, что скрывалась внутри столь хрупкого сосуда. Хлоя для Лори была сублимацией. Глотком свежего воздуха. Забавной игрой в давно наскучившем мире. Она лгала ей - много, часто, но так искусно, что невольно верила сама во все: "люблю", "ты уникальная", "навсегда". Но, как и всё, что слишком надолго затягивается, роман с неопытной нимфеткой ей наскучил и Лори просто исчезла.
Лично я вижу её мошенницей в широком смысле этого слова: как по профессии, так и по натуре. Очень интересная и яркая, умеющая менять образы, как перчатки. Коварная, жестокая, но чертовски обаятельная женщина.

do you want me on your mind
or do you want me to go on
i might be yours, as sure as i can say
be gone, be faraway

В пасмурную погоду на пляжах Кейп-Кода песок практически сливается с водой, а море - с небом.

Когда они приходят на пляж, Беатрис снимает туфли, перехватывает их за ремешок кончиком указательного пальца и с удовольствием подставляет лицо ветру, позволяя ему безжалостно трепать причёску. Когда они возвращаются в её летний дом, солтбокс из серого камня, напоминающий об Англии, туфли Беатрис забиты ракушками, галькой и белым морским песком, который не вымоешь ещё несколько недель.

Это 1942 год. В те годы Беатрис замужем: всё, что можно сказать о её супруге, высоколобом американском аристократе, бостонском брамине с уже начавшими редеть волосами - это то, что он всегда за неё платит. Беатрис мучается мигренями и приступами меланхолии, сменяющимися припадками жажды кипучей и бессмысленной деятельности, спускается за первой чашкой кофе к двенадцати утра и никак не может родить супругу наследника.
Тогда, впрочем, они это не обсуждают. Они вообще мало говорят о личном.

Заняться на Кейп-Код особенно нечем. Прогулки на яхте надоедают после первых двух недель. Со скуки они начинают ловить раков и устриц, мучая кухарку просьбами приготовить что-то из их улова ужин. Бесконечно гуляют по побережью, танцуют в библиотеке под треск радиоприёмника, где новостные сводки союзников перемежаются Гленном Миллером и Бингом Кросби, прерываются на традиционные английские файв-о-клоки, читают друг другу вслух, играют в шахматы и многовато пьют.

Беатрис любовно поправляет галстук Люсьена, перехватывает их с Рихардом под локти и пожимает плечами:
- Я очень рада, что вы сейчас здесь, со мной. Хотя, не скрою, вид красивого мужчины в форме всегда что-то будоражит в моей душе.

Они приезжают в Кейп-Код по приглашению Беатрис, когда Люсьена комиссуют после контузии. Люсьен шутит зло и совершенно неприлично, не давая никому ни на секунду начать опекать себя чуть больше положенного, а Рихард только морщит лоб и пожимает плечами - к выходкам Люсьена он уже привык.

- Мой дорогой баварский друг, - представляет Люсьен Рихарда за первым совместным ужином. - Живое доказательство того, что среди рождённых в Германской империи остались ещё приличные люди.

К тридцати годам Беатрис привыкает к тому, что мужчины смотрят на неё заинтересованно, нахально, с вожделением, абсолютно всегда - оценивая. И только взгляд Рихарда скользит по её лицу холодно, безразлично, без формы и выражения.
Он почти ничего не видит.

- Люсьен всегда был для меня как старший брат, - говорит Беатрис, стягивая тонкую кожаную перчатку, чтобы набрать воды в ручье. Складывает ладонь в чашечку и делает жадный глоток. - Они с Говардом были лучшими друзьями.

Лучшие умы своего поколения. Весь свет Соединённого Королевства.
Вместе учились в Итоне. Вместе отправились в Оксфорд.
На войну их призвали тоже вместе.
Разница только в том, что Люсьен с этой войны вернулся, а Говард - нет.

Об этом Беатрис не говорит, как и не говорит о своих приступах меланхолии, бесплодии, бесприютности - всё это как будто просто повисает в воздухе, оставшись неозвученным, но очевидным. Беатрис берёт Рихарда за руку, и её крошечная ладонь тонет в его рябой от веснушек лопатоподобной клешне. Она рассказывает ему о детстве. Об Англии. О том, как в пасмурную погоду небо Кейп-Кода похоже на родное лондонское, и воздух тут такой же - сырой, пропахший поросшим мхом камнем и стылостью. Если закрыть глаза - можно почувствовать себя почти дома.
Когда Рихард смотрит на Беатрис, он различает только белый маяк её летнего платья. Он хочет рассказать ей так бесконечно много: о том, что в Баварских Альпах воздуха столько, что, спустившись в равнину, поневоле начнёшь задыхаться, о том, что небо там такое синее, будто в него опрокинули чан масляной краски, и о том, как спокойно и правильно это было - когда он был ребёнком, лежавшим в зелёной траве. Это совсем не об усатом кайзере, и не об австрийском ефрейторе тоже, и не о величии несуществующих уже империй, просто поверь мне, Беатрис, это -

Рихард ничего не говорит. Холодный и почти косноязычный, он не может похвастаться ни обаянием Люсьена, ни его красноречием. Он не заканчивал Итон и Оксфорд. И точно совсем ничего не знает о джентльменстве и манерах.
Но Беатрис, кажется, понимает и так.

Как-то раз, лёжа у него на груди, смотря, как в его светлых стеклянных глазах отражаются солнечные зайчики, Беатрис говорит:
- Ты же совсем меня не любишь.
Рихард неожиданно начинает смеяться.
- Schatze, - говорит он, - Но ведь и ты меня тоже.

Они сидят на веранде у порога её дома - солтбокс из серого камня, так напоминающий Беатрис об Англии, белая пена на сером взморье, над которым нависает такое же серое небо. Беатрис склоняет голову, чтобы внимательнее рассмотреть его запонки, перехватывает Рихарда за запястье:
- Какая занятная вещица.

Только приглядевшись, она понимает, что это пуговицы от старой военной формы. Такой, какая была когда-то у Говарда.
И у Люсьена.

---

дополнительно:
Беатрис - один из самых ярких эпизодов в жизни Рихарда. Останется ли она этим эпизодом более чем 80-летней давности или же у этой истории будет продолжение - узнаем вместе. Я верю в истории, написанные сообща, а ещё совершенно не настроен связывать вас какими-либо обязательствами. Пусть персонажи решат всё сами. В первую очередь предлагаю вам скелет истории, вокруг которого можно уже наращивать мясо - отсылки и вайбы угадываются (танцевать в библиотеке под We'll Meet Again и "Лили Марлен" обязательно), но в целом персонажи авторские и история у них своя. Люсьен, кстати, прописался вместе с нами вечно ехидным (в настоящий момент) уже покойным нпс-ом. А ещё да, если не считалось - я зову вас в эту историю хоумрэкером.
Связаться со мной можно в гостевой или в лс. Я никуда не тороплюсь и не гонюсь за количеством знаков, но люблю задротство, вдумчивость и пробные посты. Очень жду.

I don't wanna call it off
But you don't wanna call it love
You only wanna be the one that I call "baby"

деконструировать идеальный образ кассандры уокер у нади получается довольно быстро.

кэсси - красивая картинка из тиктоков с новомодной республиканской пропагандой. новые консерваторы. укладка, шеллак и грёбаный пилатес. авокадо тосты вместо овсянки по утрам. традвайфинг, коттеджкор с хештегом олд мани и романтизация жизни в пригороде - жизни такой, какой она никогда не была. у кэсси красивая жизнь, красивый муж, красивые фотосессии в инстаграме и красивый бложик с рекомендациями ненапряжного пляжного чтива.
этого достаточно. ничего больше и не надо.

кэсси перебарщивает с алкоголем в барах, хлопает глазами и просит выбрать что-нибудь самой, когда надя спрашивает, куда они пойдут сегодня ужинать, и, кажется, патологически неспособна выбрать что-то самостоятельно в принципе.

надя ничего не имеет против такой интрижки. кто она, в конце концов, такая, чтобы осуждать.

проблема в том, то кэсси, кажется, видит в наде рыцаря, который спасёт её от дракона. и совсем не понимает, что надя - не рыцарь, а дракон.
надя в свою очередь не понимает, насколько глубоко под маской "просто интрижки" во всё это вляпывается, пока не обнаруживает себя в этом по самые уши.

Think I'm gonna call it off
Even if you call it love
I just wanna love someone who calls me "baby"

- иди нахуй, - говорит надя на языке, который успела почти забыть.
совершенно искренне.

ей не нужна женщина-ребёнок, которая знает все средства борьбы с садовыми клещами и все сенсации буктока этого лета, но так и не разобралась, что делать со своей жизнью.

кэсси многое ей обещает.

конечно же, они откроются.
конечно же, она уйдёт от мужа.
ей просто нужно ещё немного времени.

чего кэсси не учитывает - это то, что надю уже откровенно заебало тратить время на людей, которые выбирают не её.

кэсси закусыват шардоне слезами вперемешку с соплями и уверяет надю в том, что обиды не держит.
надя ответного утешения не предлагает. все свои обиды она помнит так долго, что уже даже не совсем понимает - зачем.
на этом инцидент исчерпан.

до тех пор, пока кэсси не объявляется на пороге нади, стуча нижней челюстью в отчаянной попытке сдержать рыдания, трёт запястья в красных пятнах там, где отпечатались следы чужих прикосновений, и повторяет как мантру: я к нему не вернусь.

- я убью его, - говорит надя.
и кэсси знает, что она не шутит.

When you wake up next to him in the middle of the night
With your head in your hands, you're nothing more than his wife
And when you think about me all of those years ago
You're standing face to face with "I told you so"

---

дополнительно: кэсси состоит в удобном политическом браке с мужчиной из вражеского ковена, состоявшемся из-за необходимости помирить семьи, и не может так легко из него выйти (что бы там не думала себе надя). она во многом наивна, привыкла полагаться на отца/братьев/мужа/любого в позиции власти, подвержена выученной беспомощности и, несмотря на свой вполне респектабельный вид, до сих пор остаётся взрослым ребёнком, который отлично научился врать и бунтовать за спиной взрослых, но всё ещё не может сказать им и слова против. а ещё у неё к наде самые настоящие чувства - ещё бы она знала, что с ними делать.

заявка в пару, хоть и сложную. хочется долгой игры и развития персонажей, чтобы и принцесса рано или поздно показала зубы, и дракон показал в себе что-то человеческое. немного ориентируюсь на вайбы "джентльмена джека" (не могла не пихнуть отсылку в имя), но не целиком и полностью - время и контекст у нас всё-таки другие.

я пишу от третьего лица и в настоящем времени, лапслок вариативен (но за надю почему-то хочется писать с ним), без птицы-тройки. от вас жду только отсутствие птицы-тройки (извините, аллергия), желание развивать историю и пробный пост. нежнейше люблю сейфрид, но внешность - как и фио - всё-таки обсуждаемы. (но лучше не надо). (но пишите, если что).

за всеми подробностями можно стучаться в гостевую или сразу ко мне в лс

мемный оберег