смольные кудрявые пряди щекочут кожу нежную и бархатную, март посмеивается тихо и землю теплую под стопами босыми чувствовать перестает - октябрь его в их танце импровизированном подхватывает, кружит, за поясницу аккуратно придерживает и талию, носом к шее весны юной жмётся, шепчет что-то увлеченно на ухо самое, и на душе младшего бутонами пёстрыми любовь цветет, насыщенными ароматами и оттенками распространятся через прикосновения ответные, когда пальцы мягко в волосы октябрьские зарываются, массируют, гладят. братья и сёстры все разошлись давно, и только они вдвоём у костра остались: октябрь, чтобы следы празднества божеств замести, что отмечали наступление поры ноябрьской, и март, потому что привык с октябрём рядом быть, под боком у брата старшего или же плечом к плечу. но любо всего было, когда вот так - напротив, чтобы в глаза друг другу заглядывать пред рассветом пламенным, устилающим свод небесный и прогоняющим ночь до захода солнца следующего. в эти секунды лучи первые не слепят, но греют, даже когда зима у порога самого оказывается, даже когда по утрам на траве угасающей первая изморось появляется. марту тепло, и он знает, что и октябрю - тоже. в такие минуты тишины, нарушаемой лишь смехом собственным и шепотом осени золотой, тепло обоюдным становится, желанным, необходимым. в октябре тонуть хочется, зарыться в его душу под самые рёбра - там и остаться.
- октябрь, - март зовет его скромно, носочками земли так и не касаясь - лишь стоп чужих, так и повиснув на плечах осенних, - мне кажется, что... - он волнуется, взгляд его бегает неумолимо по чертам золотым, огибает веснушки, линию губ, затем к глазам возвращается и в груди трепетный всплеск случается, как вспышкой в небе ночном он проходится, мерцание от звезды упавшей оставляя дымкой за собой следом, - нет, я уверен...
уверен, что это будет страшно - губ октябрьских касаться своими, будет колко, как от роз, шипами покрытых, как от игл морозных, от которых кончики пальцев мерзнут по утрам. как от любви безответной, неправильной, чуждой. но выходит не страшно совсем - у осени вкус пряный, хвойный, в нём аромат чувствуется, что касается воздуха перед ливнями и грозами, стеной землю дробящими; он целует октября, и октябрь целует его в ответ, крепче к себе жмёт, ладонями ворошит спину, по позвонкам хрупким проходится, воздух выдыхает прямо на кожу мартовскую, и в поцелуе этом невинном настолько же, насколько и желанном, улыбается. у осени вкус любви, и весна юная задыхаться в нём готова каждый раз, как в первый.
вдох-выдох
н и к а к
те же руки, в которых март покой всегда находил, его же и душат, губят, трахеи рвут нещадно и кровь из жил пускают, с наслаждением звериным созерцают, как жизнь под их гнетом и указкой гибнет. руки октябрьские на шее его сжимаются крепко, из них не вырваться - март подсознательно понимает это, хотя и дергается инстинктивно, всхлипывает, хрипит, умоляет безмолвно остановиться, перестать, опомниться. но в глазах осени нет ни отзывчивости, ни сочувствия, там бельмо мазутное, ни блеска, ни любви прежней, какую март знал и в сердце собственном берег трепетно из года в год, сезон каждый и день, что они вместе проводили. он ни образа, ни голоса, ни души не узнает того суженного своего, что и любовником и спутником стал - это было существо, только пытающееся на октября прежнего походить, иллюзию поддерживать и в мрак вгонять после, когда надобность скрывать себя пропадала, когда клыки можно было обнажать смело и когти вонзать в плоть нежную. весна юная сопротивляется, но эти попытки подобны капле в море - темное, глубокое, бездонное. октябрь - тот, кем он сейчас предстал перед мартом - этим трепыханием жалким лишь наслаждался, питался болью и страхом, паникой, комом засевшей в горле.
никак не вздохнуть
- прости, прости, прости, прости меня, я не хотел, - слёзы хрупкие по щекам дорожки стелют тонкие, они о лицо брата гроздьями бьются, лицо охладевшее, утратившее оттенки румянца, жизнь всю ту, коей была полна младшая осень. у сентября взгляд пуст и безразличен, он направлен в небо серое, прорываясь сквозь ветви, тенями мрачными укрывающими поляну заснеженную, что кровью орошена была алой, ещё свежей. кровь сентябрьская и мартовская смешались воедино, но не помогало это никак, не было ни результата, ни успехов, и марту дурно от осознания, что не сработали силы его в этот раз, не помогли, не спасли, жизнь не дали, - мне так жаль, сентябрь, вернись к нам, умоляю, пожалуйста, - март с шепотом тихим к груди чужой склоняется, в надежде малейшей, что крупицей держится под ребрами, но меркнет, стоит первому гарканью врановому послышаться издали. он не хочет смотреть, не хочет видеть, не хочет принимать то, что октябрь уже скоро здесь будет, скоро его дух неладное не только чуять будет, но и собственными глазами увидит воочию, что брат его младший погиб - погиб как животное, зарезанное ни за что, и март виновен в том был; не уследил за апрелем, не успел остановить, и сентября тоже спасти не смог. против кинжала февральского даже кровь первой весны не имела веса, - прочь! убирайся отсюда! - апрель его плеча даже коснуться не успевает, лишь руку тянет, но март предостерегает его заведомо, сторонится, отпирается, не желая тело сентября оставлять вот так; но и чтобы октябрь с апрелем встретились вот так... он не может допустить этого, иначе кровь прольётся снова, снова смерти, снова крики, снова ничего, кроме боли, - оставь меня, я встречу его один.
октябрь не проронил ни слова, когда показался минутами вечными позже. чёрной пернатой тенью он пал наземь, чуть поодаль от фигуры мартовской и тела брата своего осеннего, в нескольких шагах от них остановился, и марту в миг этот невыносимо страшно стало - от разочарования чужого, от горечи потери, от предательства собственного и подставы; именно так его поступок и выглядел, ведь именно он сентябрю встречу эту предложил, пусть и не зная, чем она обернется в последствии, - я не знал, что так будет, - признаётся он октябрю честно, тот рядом на корточки присаживается, оглядывает ладонь мартовскую, полную крови и лепестков расцветших - этой самой ладонью март зажимал ранение в груди сентябрьской, словно до сих пор надеясь, что вернуть брата к жизни сможет, - я просто хотел, чтобы всё было, как прежде, - когда не было войны этой безумной, когда они жили все вместе, когда никому не приходилось правоту доказывать свою в решениях, что так или иначе смерть за собой влекли, губили души; сперва людские, а теперь и братьев собственных, - у меня не вышло.
он ладони свои окровавленные наконец отрывает от сентября, взглядом их окидывает коротким - порезы болят невыносимо, будто разрастаясь вширь с движением каждым мимолетным, но что его боль в сравни с той, какая сейчас на октябрьской душе покоилась? весна на него глаза поднимает и из последних сил себя сдерживает, чтобы не одернуться испуганно - осень молчит, но в молчании том скрыто гораздо больше, чем могут передать слова на всех языках им известных, - октябрь, я.. - он запинается, понимает, что молчать следует и ему, если учесть сентябрьскую повторить не желает. но ему так чертовски жаль. он сделал бы всё возможное, чтобы остановить это, чтобы не дать этому случиться, чтобы сентябрь жив остался. но всё, что может юная весна - вслед спине октябрьской смотреть, когда тот тело брата на руки поднимает и, не оборачиваясь, обещает, клянётся - если март попадётся ему в следующий раз, он от души его оставит только растерзанные ошмётки.
март не сомневается, что обещание то искреннее
ласточка в когтистых лапах пищит жалобно и отчаянно - весна юная не рвется освободиться сама, но взгляд направлен на птицу, душе столь родную, что о помощи взывала, словно дитя новорожденное, у которого первый день жизни отнять были готовы. он слушает глас октябрьский, слушает все те речи ядовитые, под гнетом своим давящие, уничтожающие, словно пяткой к земле сырой и трухлявой придавливающие, заставляющие грязь глотать, от того и вздохнуть никак не выходит, - не надо... не трогайте её... - он хрипит из сил последних, и октябрь, недовольный явно тем, что жертва в руках его звук издать сумела и в речь тот сложить, давит ещё сильнее. у марта глаза закатываются, он уже не видит перед собой ни зала просторной кухни, ни теней мрачных сгустки, чёрного как смоль взгляда октябрьского - радужку чернота та заполнила полностью, и март в образе его видел уже кого угодно, только не осень золотую, сердцем любимую. прежде, чем во тьму бездонную опуститься, он силуэты чужие видит в любовнике своем, но даже те воспоминаниями о себе резали нещадно, добивали безжалостно, никаких прав весне не оставляя на то, чтобы всё исправить суметь.
нож февральский поперек горла глубоким надрезом движется, движением резким и безжалостным, но не марту совсем предназначенному - октябрю. у апреля месть и ненависть слепая к брату, что за годы войны исказился не только внешне, но и внутренне, души поглощая голодно, словно пустоту они могли заполнить от потери сентября и ноября. апрель не понимает, что без октября не выйдет запечатать тиранию зимнюю, апрелю плевать, но марту - нет. годы, что он провел в темнице октябрьской, пускай и лишили его сил, лишили рассудка, лишили всего, чем весна гордилась раньше, даже предназначение свое в зачатии жизни - все это не было марту подвластно после пыток генерала золотого нескончаемых, после тех дней, когда октябрь душу его пожирал и с собственной сплетал, чтобы брат юный его верной и беспомощной игрушкой стал. март потерял себя, но он не мог потерять того, кого любить продолжал отчаянно и безвозмездно, веры не теряя в то, что октябрь однажды станет прежним.
он любовь свою заслоняет собственным телом хрупким и не жалеет об этом, даже когда кровь из надреза глубокого льётся потоком сплошным, когда из горла не может проронить и звука из-за связок перерезанных, когда силы последние покидают его окончательно, и лишь душа трепыхаться начинает в оболочке, предчувствуя гибель скорую. ему страшно умирать вот так, но куда страшнее было бы видеть, как умирает октябрь, и он вновь оказался бы бессилен, не смог бы спасти осень от участи страшной. лучше он, чем октябрь; он ведь так виноват перед осенью своей, ему так жаль.
юная кровь сочится из горла и с губ, март только пытается руками до пореза дотянуться, перехватить, прервать хоть на мгновение, чтобы в последний раз в глаза октябрьские заглянуть и увидеть, что всё это - не зря, но темнота в собственной лазури возникает быстрее, колени бьются о каменную гладь, тело младшей весны обмякает прямо перед октябрьскими ногами, прежде чем с губ срывается тихое, ранимое и преданное, - прости
выдох-вдох
н и к а к
щеки пламенем горят колючим и жгучим, октябрьский голос - в этот раз март уверен, что это точно была его золотая осень - вырывает из глубин тёмных как из под толщи воды, лёд пробивает и марта на поверхность вытягивает; весна вдох глубокий делает, надрывный, трепещущий. задыхаться продолжает, ртом воздух глотает, плечи его вздрагивают судорожно и взгляд по комнате озирается опасливо, - я... я... - он слов не находит подходящих - все они колом встают даже не в глотке, а прямо под ребрами, и клетку грудную рвать страхом и отчаянием продолжают. имя собственное из уст чужих проходит по сознанию как против шерсти, и март разрываться продолжает меж желаниями бежать и прятаться или прильнуть к октябрю вновь, поддаться соблазну пленительному, но погубить способному в момент единый, - мне страшно, - он повторяет вновь одно и то же, слово за словом, как заведенная механическая игрушка с ограниченным набором фраз, в голову попросту не лезут мысли, он не знает, что ему теперь делать, не понимает, хочется просто не быть, пропасть, исчезнуть, - это всё из-за меня, я всё испортил... сначала сентябрь, затем эти души, это из-за меня они тебя губят, я их впустил, я виноват, мне жаль, я не хотел, не хотел, не хотел... они здесь... тоже из-за меня?...
голос срывается с каждой потугой на всё более и более тихий и сиплый хрип, пока совсем не сходит на нет - март волосы на себе рвёт, те волосы, что из светлых прядей начали темнеть, смолью той же покрываться от страха и паники, что в темнице годами накоплена была. ласточка в ладони, к груди прижатой, трепещет, она плачет вместе с весной беспокойно, плачет и ждёт, а затем затихает.
октябрьский рык разрезает пространство надвое, на до и после, демоны и духи перед ним на колени падают, пресмыкаются послушно и испаряться дымкой начинают один за другим, а март тем временем оторвать взгляд заплаканный и раскрасневшийся от октября не в силах - от того, как резцы его острее становятся, в длине вытягиваясь, чернильная слюна с губ его стекает, руки дрожат, ладони покрываются то ли шерстью, то ли грязью, мхом густым и темным, пеплом покрытым чернеющим. март помнит. этот образ ему в кошмарах снился, наваждением казался, но теперь всё на места становится, не плод фантазии это вовсе, всё явь, всё воочию - ужас его первородный захватывает душу любимого, поглощает осень золотую безжалостно, лишь воспоминания о ней оставляя.
- октябрь... - март ладонью свободной к лицу его тянется - она подрагивает в ужасе, но всё равно к скуле октябрьской жмется на страх и риск свой, - октябрь, умоляю, вернись ко мне, - душа весны юной беспокойна, в агонии нескончаемой бьётся под рёбрами, вопит и кричит о том, что бежать нужно, но март вопреки инстинктам лбом ко лбу октябрьскому жмется; ему не противен ни сок желез, ни образ искаженный, ни запах гнили лиственной и компоста, вот только рык и глас нечеловеческий опомниться призывает -
б е ж а т ь
распахнутая настежь дверь кажется чересчур далёкой, и март, уже оказавшись за порогом, едва вспоминает, как расстояние то преодолел: по стеклу разбитому, по сухоцветам, на пол сваленным, по лужам крови собственной и слюны зверя, опираясь о стены, о мебель, заваливаясь в бок и едва не падая на каждом шагу от невозможности равновесие удержать, но он всё же выбирается из дома. над головой его небо гибнет, чернеет, там стягиваются тучи и громыхает гром где-то в дали, мерцает, ослепляет молнией на мгновение, оглушает, страх наводить продолжает - сама природа в ужасе едком находится, состояние своё в нестабильности полной выказывает. ветер сухой, вздохнуть полной грудью снова не выходит.
н и к а к
у марта в голове тишина, какой там никогда не было - он несется сквозь лес ветвистый, и ветви те щеки его режут нещадно, лязгают и хлещут, следы оставляют, но даже они незаметны в моменте, пока звуки все вокруг заглушены биением сердца собственного. оно стучит с каждым шагом всё сильнее, вот-вот вырваться готово, горит и разрывается на части - к нему ласточка, к груди прижатая крепко, жмётся, попискивает тихо и лапками своими за ладонь мартовскую цепляется. но он оставить её должен, сберечь, сохранить ей жизнь несмотря ни на что, даже ценой собственной - он оставляет её в неглубокой ямке под корнями величавого дуба, ямка та на расщелину похожа, куда забраться не так просто - корни древа помехой тому служат, - оставайся здесь, я вернусь за тобой... если смогу, - он не может обещать, что цел останется, что не окажется разорван на части или сожран заживо - не после того, что во взгляде октябрьском узреть успел за секунду до того, как ноги сами подорвали его с пола, но ласточку он листьями жухлыми и ветвями мелкими накрывает, прячет, а сам бежит дальше, уводя запах свой от места этого как можно дальше и глубже в лес. спотыкается, бьётся коленями и локтями, лицом проезжается по земле, но на конечностях подрагивающих всё равно встаёт и бежит всё дальше, уже едва разбирая дорогу перед глазами.
дороги здесь и нет вовсе - есть только жар и шум дыхания чудовищного, что в спину аромат прелых листьев гонит. есть глухой звук клацающих зубов, он то по правую сторону разносится, то о левую слышится, март теряется, чувствует себя зверушкой, в ловушку загнанной, когда на лес опадает густой ливень, грузными каплями бьющими в лицо и одежду делающую тяжелее в разы, насквозь промозглой.
лес этот всё больше начинает напоминать образы из кошмаров... нет, воспоминаний прошлых, где октябрь его в душу свою погибающую пустил
и март по глупости своей беду на него там же и навлек - все эти черные силуэты безжизненных и прогнивших деревьев и пустошь, покрытая смогом и пеплом вдали
прямо как в кошмарах, но слишком реальных
из них не сбежать
н и к а к
В 
если захочется, могу поиграть и клеа холста, но вообще все идеи и задумки я бы уже обсуждала лично.
твоя младшая сестричка угодила в очередную задницу и теперь ищет, кому от души поплакаться в жилетку 
я помню, что ты предупреждала, что ты ГОВОРИЛА, а я что? а я сделала по-своему, потому что 
