если это снова хруст, я стреляю.

[html]<style>   td {     vertical-align: top;   } </style>[/html] — хуманизированная катастрофа общевойскового масштаба; — деревенская дочь лесов и углеводов; — любимая жертва моих внутренних монологов и утренних головных болей.

[html]<style>   td {     vertical-align: top;   } </style>[/html] Я не знаю, зачем я это пишу. Скорее всего, по ошибке. Или чтобы кто-то ещё знал, что это существо — реальное.

[html]<style>   td {     vertical-align: top;   } </style>[/html] что она делает: — ест; — шутит, когда не надо; — появляется за спиной, когда ты думаешь, что наконец-то в комнате тихо; — метко стреляет, к сожалению; — улыбается, когда стреляешь ты (не по ней, но она всё равно рада).

[html]<style>   td {     vertical-align: top;   } </style>[/html] как она выглядит: Будто лес сам вырастил себе ребёнка и отправил в мир, чтобы он рассказывал, как жарить вепря на костре. У неё взгляд щенка, только щенки не жуют хлеб на марше.

[html]<style>   td {     vertical-align: top;   } </style>[/html] что с ней не так: — один раз прятала котлету в форме УПМ; — смеялась, когда Марко поджарил себе брови; — ест вслух; — говорила, что можно съесть титана, если тот достаточно долго проварится (уточню: она не шутила); — пыталась приучить меня к кулинарии. это был акт агрессии;

[html]<style>   td {     vertical-align: top;   } </style>[/html] И всё же: я бы пошла с ней в патруль. Я бы отдала ей часть пайка, если бы она не стащила его раньше. И если мне суждено сдохнуть в этой войне — пусть хотя бы она потом расскажет об этом с чувством, жестикуляцией и гарниром (картошкой, естественно).

[html]<style>   td {     vertical-align: top;   } </style>[/html] вывод: Саша — …нелепая, громкая, душная. Но в какой-то момент ты понимаешь: если эта идиотка рядом, значит ты ещё жив. И, может быть, даже поел.

[html]<style>   td {     vertical-align: top;   } </style>[/html] Пусть она будет. Не ради великой цели, а просто потому, что без неё тихо. И — как бы это ни звучало — я не люблю тишину.

---

пацаны сёня без приколов
face: ella purnella

пример поста;

В её кармане устаревшая моторолла рейзер v-3 цвета фуксии с гигантским брелком в виде заячьих ушек. В её глазах отражение одного из небоскребов в сердце Синдзюку. Вывеска гласит: Dokugamine Tokyo Hotel, под ней пять золотых звёзд. Рирука делает шаг вперёд и скрывается под приветственный звон дверей. Тонкая мелодия оповещает всех сотрудников о новом госте и портье уже тут как тут. Поклон и провожающий жест рукой.
В её сумочке паспорт в пластиковой обложке усыпанной блестящими сердечками, звёздочками и кружочками. В глазах менеджера пафосное радушие, что сменится удивлением через 3…2…1….документ гласит: Dokugamine Riruka, по стойке катится карточка золотого цвета от президентского люкса.
— Мисс Докугамин, вы без багажа?
— Без, — и ладони в кулаки сжимает, направляясь к лифту. Брелок звонко сопровождает рокот её каблуков.
Электронный замок удовлетворительно пищит, зелёная лампочка оповещает: вход разрешён. Она нервно улыбается, будто дверь позволила ей войти. Крошечная улыбка трескает сухие губы. Дыхание сбитое рыданием подливает масла в пламя печали.
С влажных после душа волос стекают капли. По лицу стекают капли. По телу стекают капли, будто оно плачет вместо неё. Рирука разглядывает своё отражение, ладони, кисти, трогает лицо. Нервно роется в сумке, там лишь скучный девичий набор: ещё один телефон, расчёска, конфеты в блестящих фантиках, резинки для волос и игрушечный пистолет. О прошлом больше ничего не напоминает. Будущее туманно.
Цукишима умер. Время остановилось. Реальность превратилась в почву выбитую из-под ног. Куго выкорчевал из него все подчинение и раздал членам экзекуции выполнив своё обещание. Домика больше не было. Воспоминаний больше не было. Рируки больше не было.
Первый закон алхимии гласит о важности равноценного обмена. Подчинение самостоятельно выбирает, что нейтрализует, когда в теле оказывается чужая магия. Рирука лишилась коллекций, а вместе с ним  и места, что рисовала себе домом. Фамилия позволяет открывать гостиничные номера любого калибра, но стены принадлежащие всем не станут для неё убежищем. Здесь можно поспать и перевести дух, но никогда не найти покоя, закутавшись в дорогое сердцу лоскутное одеяло.
Когда подчинитель умирает — его магия рассеивается. Когда подчинителя убивают высасывая магию — разрушить старые заветы может лишь смерть носителя. Куго разделил Цукишиму, как пиццу на вечеринке и чтобы снять влияние содеянного придётся убить всех. Или жить в новой реальности, где пустота куда ни глянь.
Когда подчинители обмениваются силой — она смешивается и иногда противоречит друг другу. Рирука пала под влияние Цукишимы, как и все остальные в Экзекуции, но всё, что происходило в домике его не касалось. Всё, что она писала в личном дневнике скрывалось от его власти, ведь она прятала блокнот в домике. Слишком затуманенный разум всегда можно было спасти, окажись она внутри влияния собственного подчинения. Рирука играла с Цукишимой в прятки на протяжении всей жизни; игра, наконец, окончена. Оба проиграли. Теперь она помнит только его, воспринимает всё как данность и рыдает от скорби. Её возлюбленный погиб. Больше она ничего не помнила.
Экран смартфона выстреливает синим лучем в потолок тёмной комнаты. Она проводит пальцем вниз, чтоб снизить яркость, морщит заплаканное лицо, раздражённые глаза реагируют чувствительней. Пытается добить себя воспоминаниями, но в фотоплёнке пусто. Ни одного пикселя с Цукишимой. Проваливается в заметки, у первой заголовок: «план К», снизу никакого дополнительного текста, только дата. На заметке пароль.
{ 1 2 2 0 } 🔐 — открыто;
«Верни память Куросаки.»
Благородно.
Электричка сообщением Токио-Каракура тащится четыре с половиной часа. Подчинитель справляется за сорок девять минут и сорок одну секунду; подошва не стирается.
Она выбирает ночной поезд, потому что ей больше некуда спешить. Она выбирает ночной поезд, потому что «верни память Куросаки» кажется смешным и самонадеянным. Она выбирает ночной поезд, потому что её никто не ждёт. Она выбирает ночной поезд, потому что ей больше некуда идти и время теперь ничего не стоит. Она выбирает ночной поезд, но сначала сворачивает вверх по Синдзюку на улицу бутиков, платит отцовской картой и покупает монстроузные туфли цвета фуксии.
Ичиго спит с открытым окном. Придурок. Рирука отталкивается от земли и свешивает ноги вовнутрь тёмной комнаты. Храп разносит вибрации по стенам. Почему-то не раздражает. Странное. Она ненавидит храп.
Рирука паркует туфли у кровати, напоминая себе: чтобы выбраться из чужого сознания – оставь себе маяк на берегу. Каждому кораблю нужен маяк, чтобы не сбиться с пути. Он обнимает её во сне, когда тело оказывается рядом; она падает в бездну.
Первый закон алхимии гласит о важности равноценного обмена. После поглощения Цукишимы, Рирука научилась прыгать в чужие тела, используя те как убежище или тряпичную куклу; на усмотрение автора. Сидя в чужой коже можно было слышать мысли, будто они принадлежат тебе. Сидя в чужой коже можно было подселять мысли, будто они принадлежат владельцу. Сидя в чужой коже можно было рыться в воспоминаниях, только свои подсовывать не получалось; какая досада. Владелец кукольного дома потерял стены, чтобы стать мастером. Мастером кукол. Теперь в её руках все марионетки, только управлять она ими не хочет.
Она падает в бездну.
– Да твою мать, Куросаки, ты даже здесь отличился, – забравшись в его тело Рирука надеялась на безопасный сон; спрятаться от тревог; спрятаться. Порыться в памяти завтра. Найти рычаги. Завтра. Дёрнуть за каждый из них. Завтра. У Куросаки, кажется, были свои планы. Сегодня. Внутри Ичиго оказался целый мир. Целый. Блять. Мир. Набитый небоскрёбами. Внутри других не было  н и ч и г о.
Бесчисленные серые здания давили не меньше внутреннего голоса зудящего в ушах. Он нападал, будто чувствовал её – невозможно, её никто не чувствует. Но голос точно говорил с ней. С ней же? Или сам с собой? Может это сон?
Мрачный путеводитель. Личный экскурсовод. Голос свистит как холодный ветер и топит, как нефть. Неприятно. Вызывает озноб.
– Смотря что считать дном, – она отвечает, чтобы проверить с ней ли говорит бесконечный рассказчик. Она шагает вперёд, вертит головой из стороны в сторону. Всё вокруг – вода, движения тяжелые, как в густом желе. Почему-то сухо. Кашемир не испортится.
– Ага, а твоя речь самая унылая, угнетающая, самая жалкая из песен, которые только можно услышать. Поэтому, если ты заткнешься и закроешь глаза, мир перестанет быть таким дерьмовым, попробуй, – страх развязывает язык, потому что выхода она не видит. Может он сам выгонит её, пока она не забыла зачем пришла. Не забыла где она. Не
забыла?
Она оборачивается, как приказывает голос и перед глазами картина чужой смерти. Маленький мальчик ловит ускользающую жизнь, он проиграл и растворился в водной глади, как чернила каракатицы, оставив за собой гематому, что никак не заживёт. Ей должно быть его жаль? Есть ли в этом сейчас что-то от неё? Только его боль, что с годами не проходит. Ты такой же нытик, Куросаки, как и всегда.
– Знаешь, если горе больше твоего сердца, не нужно преуменьшать горе, нужно растить сердце, – ты кому это сейчас сказала?
Разум как предатель сливался в один и не было тому конца. Она отражалась в мрачных окнах, цвет её волос – единственное яркое пятно.
Только не дай им потухнуть.
– Ещё раз назовешь меня девка и я выбью тебе зубы, как только найду, – мило.
Голос затягивает внимание, сбивает с толку, завораживает, оморачивает, он уютно устроился в её голове…или она в его. Осторожный шаг превращается то в уверенный, то в увесистый, то в разъяренный. Она чередует поступь, будто от эмоции шага меняется скорость, ломая привычные законы физики. От страха ноги вязли в черных песках, от злости тот на зубах скрипел, обувь тоже чередовалась, будто голос искал её и никак не мог разглядеть.
Две неподвижные идеи не могут существовать вместе; она искала источник голоса; голос искал её в памяти.
Лязг фантомных цепей был то громче, то тише, то шаг перекрикивал, то вовсе замолкал.
– Чё замолк, нытик, продолжение будет? – без продолжения ей его не отследить.