На их станции было холодно. Море просачивалось сквозь модернизированные окна и изолирующие лаборатории двери, такие широкие, что они одни могли бы вместить внутри своего покрытия пятерых Аврор, как в бутерброде. Когда её только привезли, начальник пожал плечами, она спросила опасно ли здесь и он рассмеялся, откинув голову, будто иначе и быть не могло. Опасно — холодно, мокро, замерзающие термометры, вечно сухие руки от токсичных осадков, горячего душа и бесконечных испарений, следы стойких органических загрязнителей под нежной кожей, хрупкие мёрзлые экосистемы, отмеченные красными буквами в списках ООН на Стокгольмской конвенции. Холод не был сильным врагом, на самом деле он боялся грязи, не мог сопротивляться, в полярных регионах всё накапливалось в мёртвых и живых организмах, больше всего страдали стоящие на вершинах пищевой цепи. Люди и крупные хищники, её коллега работала с белыми медведями, рассказывала страшные истории о сходящих с ума матерях, растерзывающих собственных детёнышей, о болях в желудке, от которых даже сытыми они становились агрессивными и бросались на каждого встречного. На стол Авроре ложились отчёты о мутациях, а опасность была везде, в морских течениях, в потоках воздуха, в складках на белых халатах. Люди слабые, писала она в дневнике, люди не могут не пить, не дышать, люди не могут не жить. Их организмы впитывают бифенилы и полибромированные эфиры, подавляется иммунитет, нарушается репродуктивная функция, сбоит щитовидная железа. Коллега сходит с ума когда теряет ребёнка, а её муж отворачивается, поджав губы. Нахуй попёрлась в такую даль, дура, я же тебе говорил..

Аврора была одна — некому ткнуть в грудь, причинить боль, вся её личная жизнь в заверенной печатями документации и попытках выяснить, почему запрещённые ВОЗ пестициды всё ещё используются, накапливаясь в холоде, биомагнетизируются, не разлагаясь, попадают в порочный круг. Климат менялся, и океанические течения разносили всё, что стекло с растаявших ледников дальше в море, к человеческим берегам, в Большую и Малую Соль, по ночам собирался туман, такой плотный, будто разом из океанических вод поднялась вся грязь. Природа отторгала неразлагаемое, ошибочно попавшее в её воды, человеческое. Не скулила и не плакала, а разменивала всё на жизни — забирала у Авроры коллег, у местных жителей мужей рыбаков и супруг, чистящих по утрам выловленную накануне рыбу на набережной. Много болели дети, пингвины не высиживали яйца, во всём винили их станцию, припёрлись сюда, чужаки, беду накликали. По морю ползли суеверия, тянулись, распространяясь вместе с туманом. Зло приходило из сказок, протягивало щупальца из морских пучин, проливалось на хлипкие рыбацкие дома токсичными осадками из набухших и отожравшихся облаков. Им всем было страшно. Океан никогда не отличался милостью, бессердечно обрушивал волну за волной, тряслись металлические крепления, проседали под неумолимой тяжестью водонепроницаемые обшивки. Авроре снилось как она уходит в воду и не возвращается, природа всё равно возьмёт своё, этот бой человеку не выиграть. Аврора верила что они смогут, но потом оказалась здесь, в самом сердце океана, и он над ней посмеялся — как привезший их на катере начальник.

Ноа на маяке не смеялся совсем. Хмурый и нелюдимый, странно что не бросил её умирать, приносящий горячий чай пока Аврора металась по простыням и ещё не верила, что выбралась, что выбралась совершенно одна. Что-то уничтожило их станцию, чудовище, опасная для жизни мутация, она ощущала только глубокое сочувствие — ведь это люди были виноваты во всём, люди сливали в воду отходы, продукты своей жизнедеятельности, пузырилась мазутная нефть, возле их городов не было вообще ничего живого. Они создавали зелёные уголки в парках и у детских площадок, удобряя их, уничтожая ещё до того, как что-то бы правда взошло — весной Аврора почти не выходила на улицу, от химического запаха болела голова, удобрения и лепидоциды, борьба с насекомыми, с грибами, с болезнями, с низкой урожайностью, борьба с жизнью. Не оставим после себя ничего гниющего, ничего умирающего, всё будет стерильно и вечно, аминь. Её тошнило, Аврора пряталась в квартире, дышала солнцем сквозь стеклопакет на окнах, сама растила себе огурцы с помидорами. Океан отказывался отменять смерть, заставил их играть по его правилам, её коллег, её спутников, её бесценные образцы, теперь они навечно под водой, в образовавшейся у станции пропасти.

Аврора улыбается на его упрёки. Будто ребёнку. Два часа уже смотрит в одну точку, сперва мажет прилипшим ко дну банки кетчупом тосты, потом бросает это занятие. От всего здесь пахнет рыбой и солью, в крохотном холодильнике мало продуктов, но она извращается, варит яйца, достаёт консервы с тунцом, заправляет нежирным майонезом. Выходит почти полезно. Подрумянивает на сковородке хлеб. В её комнате следы чужой жизни, тёплые чистые носки, связанные явно крючком и оказывающиеся велики, свитера у подоконника, затёртые до дыр книги с потрёпанными закладками, он читает немецкую и русскую классику. "Бесы" рядом с "Фаустом". Аврора одобрительно кивает головой. Что-то подчёркнуто карандашом, жаль нет на полях заметок и личного дневника. Его старческий гомон кажется ей забавным, вечно всем недоволен, как был Аврорин дедушка пока его не сточил рак, а она долго прощалась, проливая слёзы на кладбище. Отца было не жаль. Аврора думает что вышло бы лет на десять моложе если сбрить бороду, и ещё довольно симпатично, и улыбается снова, демонстративно ставя чайник на огонь. У него хорошие заварные чаи, приятно пахнут, но это конечно совсем не ручные сборы.

— Я же вас даже не поблагодарила, — говорит Аврора, присаживаясь за стол. Она протирает пыль, делает влажную уборку, не чтобы выразить благодарность, а потому что ненавидит пыль. Воздух впускает внутрь. Проверяет листья на его фикусах, они приятно зеленеют в углу, будто не затронутые всеобщим захламлением. В холодильнике чисто блестят полки, что-то неопределённое, замёрзшее до состояния неразличимости, медленно тает в раковине. Едва уловимо пахнет весной, хотя океан нагоняет ужас и холод. Приносит к их берегам туман. — Вы спасли мне жизнь. Спасибо. Я тосты приготовила. Посидите со мной?

На ней белая блузка, его свитер, длинная юбка, непонятно как здесь вообще выжило что-то из женских вещей. Волосы аккуратно убраны за уши, никто бы не отказался от такой компании, на станции у неё сразу несколько ухажёров, а этот воротит носом. За окнами шумит ветер, кажется что сирены поют песни, заманивая таких как Ноа к себе. Лучше пусть остаётся с ней, дома.

[indent] Так просто.

[indent] Металл гнётся, стонет и бесится, как скрученный столбняком больной. Войцех шныряет где-то в потрохах склада, пробивая топором дорогу через смердящие бензином кишки; он вдыхает дым.

[indent] Что-то пленит его, манит, он — как взявшая стойку легавая, идёт на запах, подняв на загривке шерсть. Не может противиться этому инстинкту; он и есть инстинкт, запах железа, бешеная пена на языке. Ничего не видит, линзы закоптило чёрным-чёрным дымом, но зрение ему и не нужно. Он видит больше, чем видят глаза. Больше, чем может осветить солнце. Снует по углам, будто знает это место, как родные казармы, ни одной падающей балки не касается его, ни один оголенный провод не жалит разрядом, все просто и правильно, как двигать шашки по чёрно-белым квадратам. Лишь однажды Пиро наступает на гвоздь, тот входит в резиновую подошву, что в масло.

[indent] Он смотрит секунду на землю и продолжает путь. Не больно.

[indent]Огонь лечит, ты разве не знал?

[indent] Сколько проходит времени? Он не засекал. Считает Пиро плохо, лучше говорить "Миссисипи" и загибать пальцы, затем сбиться, когда пойдет второй десяток, но руки заняты долгожданной добычей…

[indent] Выходит из пламени, как из пены морской, костюм облепляет тело второй кожей. Пахнет жженой резиной. Но если бы Солдат мог видеть — ох, если бы он мог видеть, как скрученное в мясокостный фарш лицо прорезало улыбкой! Как дрожат обугленные кости! Как искрятся зрачки-спичечные головки!

[indent] Он выходит и он говорит, голос отдает бурлением перегретой манной каши под крышкой.

[indent] — Ты, держать, — вкладывает в руки Солдата эту злосчастную деталь, держит напарника за запястья крепко-крепко, наложив его руки, будто на мощи, — Для Делла. Важно.

[indent] Смотрит в лицо, мол, понимаешь? Шершавые согласные на торцах, то ли от недостатка зубов, то ли от горького польского акцента — но так хочется быть понятым. Так и держит его за руки, что перед алтарем, сжимает пальцы до белых костяшек, пока небо позади взрывается радужной сахарной ватой и стекает на песок, пока острые звезды падают за шиворот, и Войцех невольно смеется, когда они щекочут его позвоночник.

[indent] Затем — отпускает. Берет с пояса топор, вскидывает его на плечо. С топора капает на землю сладкая-сладкая патока. Так и хочется лизнуть, но маска…

[indent] Взгляни, на что он способен, Солдат. Не из жажды денег, мести или скудоумия. Не из злости, ярости, болезни, но из любви. Это так просто, слушай, ведь без любви замирает внутри какой-то важный механизм (Дэлл бы наверняка сказал, какой), и любви достоин каждый — справедливый и чистый, почти Библейский закон. Но что делать, если лежишь в казармах по шестнадцать часов на деревянных половицах, один, и нет никому до тебя дела, что делать, если свело натужно сердце, и вспоминаешь, и помнишь, как мать горячее целует бутылку, чем мокрый твой лоб — придумываешь ей оправдания, находишь их, само собой в себе, и зубами скребешь эти чертовы половицы, пока дерево не застревает в окровавленных деснах? Что делать?

[indent] Войцех находит любовь в огне.

[indent] Пиро хлопает Солдата по плечу, чуть задерживает ладонь на его руке. Щупает пальцами, перебирает натянутые сухожилия, окаменевшие мышцы. Он сам, что закоченевшая глыба, но огонь не может его растопить. В его глазах темно, как если смотришь в колодец. Бросаешь туда спичку, и не видишь дна. Войцех смотрит на него, склонив голову на бок: неужели ОНО не греет тебя?

[indent] Пиро принимает огонь за любовь.

[indent] Так же, как принял какого-то несчастного механика за важный, почти мифический механизм, голову которого он выкорчевал пальцами и совсем немного — топором, чтобы отдать Солдату, как дивный дар.

[indent] И это тоже его любовь.

[indent] Пиро садится на землю, смотрит на дивный закат ЕГО творения, как взрываются на горизонте гранаты и чадит порох, как гложет огонь остовы бывших домов, голову его заполняет шум и треск, в душе селится теплый комок почти медитативного упокоения. Посмотри, Солдат, хочется сказать ему. Зачем уходить, когда ты обрёл нечто настолько прекрасное, всё равно, что обрёл себя, не будет больше казарм, смертей, насмешек, никто ведь не хочет быть плохим, в глубине души каждый стремится к богу, так дай огню очистить себя, или хотя бы будь милосердным и оставь меня здесь, но ты же помнишь — спичка, колодец и пустота, не было там сострадания, чтоб об него споткнуться или зацепиться, пока проваливается в бездну.

[indent] Столько всего хочется сказать. Но говорит он просто:

[indent] — Куда теперь?

В четырнадцать всё кажется забавным, эфемерным, романтизированным. Будто ты попал в подростковую young-adult книжку с захватывающими событиями. Столь яркими, что вся окружающая жизнь превращается в блажь, отрываясь ото всего настоящего, обретая новую реальность. В новой реальности главная героиня моментально получает любовный интерес – карикатурный красавчик с длинными, сказочными волосами цвета луны. Они собраны в хвост, на переносице сверкают очки, приковывая внимание к загадочным, зовущим глазам. Тянет в свой мир, обнимает верой в сакральное «ты избранная», даруя главной героине настоящее ощущение сказки. Избранная, принцесса, всемогущая, будущая королева! Самая лучшая, уникальная, единственная! Гипнотическая песня, затмевающая неокрепший разум, лепит из того, как из глины. Элион перебирает в пальцах разноцветные искры магии, учится управлять стихиями, берёт в свою сказку старых друзей, что врагами стать обязаны до главного сражения.

А потом главная героиня становится автором, которому закрыли выход из сказки. Стучи – не стучи, дверей всё равно нет. И даже способность разрывать материю на порталы не даёт надежды на выход. Теперь ты навсегда в плену, вынужден тщательно выбирать врагов и друзей, смотреть на суть, а не на пустую болтовню, учиться различать искренность от красивых манипулятивных речей, вынужден учиться совладать с открывшейся силой, что с коронацией станет лишь сильней. В главном сражении победителей не нашлось, только крах и бесконечный проигрыш, опылённый еще одним иллюзорным бредом, столь же простым, сколь глупые правила жизни, на кончике языка крутится «всё будет хорошо», но оно не наступает.

В книжках малолеток наделяют немыслимой мощью лишь потому, что те готовы рвать плоть зубами, лишь бы сыграть в спасение мира, захлёбываясь от подросткового максимализма, взращивая в себе синдром Бога. Но никто не пишет что с ними случается потом, какие пути открывают новые знания – тоже никто не пишет и как срывает чердак…все молчат и не думают о «потом» в котором каждому избранному как-то придётся жить. Мы сравниваем себя с героями настоящего, о будущем которых никто не думает, ведь читатель закрывает книжку и живёшь свою скучную жизнь дальше. Элион не может ни книжку закрыть, ни страницу перевернуть; эта история не имеет конца, лишь кучу пустых листов, которые она вынуждена заполнить.

Будущее ставит колючий вопрос – кого взять в него с собой и Элион жадно сгребает все остатки прошлого, от которого всё ещё не желает отказываться. Девочки летают на Землю, хватают из своих астральных капель произошедшие события, возвращаются и приносят королеве дары из старого мира в виде историй, которые больше никогда не будут ей принадлежать. Ответственность давит, ломает, щипается и колется, как наворачивающиеся слёзы, которые никому нельзя показывать. Ей больше нельзя быть слабой, но есть нюанс – сильной так и не удалось стать. Ей не нужна эта мощь, не нужна сила. Ей нужны родители, что оказались фальшивкой. Ей нужен брат, что оказался первородным злодеем и оплотом хаоса, ей нужны друзья, которым впятером дружить нравится больше, ломая теорию о том кто лишний. Лишний – шестой. Лишний – иной. Лишняя – Элион. Она знала, что однажды девочки уйдут, отвернувшись от неё. Уйдут навсегда, спрыгнут со страниц чужой сказки, забыв как здорово летать с блестящими крылышками за спиной. Они преданы другому миру и он с остервенением зовёт их обратно.

Королева с завистью смотрит на спины, что ныряют в портал, хочет сорвать корону, бросить ту средь зала и каменных стен замка, нырнуть за ними, а ей нельзя. На руках невидимые кандалы надетые разрушенным миром, что лишь она может восстановить. Кисти скованы дрожью, глаза набирают солёный водопад истерики, голос хрипит от осознания ужаса и та падает на колени, без сил.

– Ну почему? – Вопящий жалостью к себе вопрос слетает с губ, а за тем и слёзы, что прячутся в дрожащих ладонях. – Почему кто-то решил, что Я – что-то должна? Они смотрят на меня как на идола, будто не знают о том что такое сектанство. Они вообразили меня миссией и усадили на трон, но никто не спросил чего я хочу. Вы в таком же положении и я не могу винить ни одну из вас за возможность отказаться, но почему эта возможность есть лишь у вас? Почему меня должна беспокоить судьба чужеродного мира, почему меня вообще должна беспокоить судьба целого мира? Кто это решил? Ну скажи мне кто?

Плакать на плече лучшей подруги – это так по-человечески, так по-мирски, так привычно, так легко и будто бы как надо…но всегда есть «но».

– Нам вечно придётся сражаться, да? Вечно придётся быть заложниками чужих пророчеств…я не хочу такой жизни, Корнелия. Ни для себя, ни для тебя, ни для них. Я не хочу справляться, я не хочу всего этого. Я не хочу ломать твою жизнь, не хочу, чтоб ты была здесь из жалости. Оглянись вокруг, ну что я могу для тебя? Залить один из залов нетающим катком? В этом мире всё чуждо для нас обеих…для тебя больше, чем для каждой из нас шестерых! Моё желание не отпускать вас – это чёртов эгоизм, заложниками которого вы стали. Уилл права, во всём права. Мне тошно от этих признаний, от себя тоже тошно. Не притворяйся во имя дружбы, на этой тяге ты ползёшь годами, а что будет, когда тебе надоест играть в подружку королевы? Что с нами будет?

Истерика набирает оборот срывающимся голосом и всхлипами. Она сжимает запястья Корнелии так сильно, будто отпусти этот последний глоток надежды и всё рухнет.

♫

Джозеф Ирвинг — самый обычный. Челка, распространенная стрижка, пиджак с замятым лацканом. Увидев такого человека, даже ничего не заподозришь. Но Ирвинг все чаще держал ухо востро, прислушиваясь и осматриваясь. За неделю — он поставил замок и дополнительную защиту, удалил социальные сети и практически перестал выходить из дома. Но надолго его не хватило, потому что сейчас — Ирвинг поселился в отеле, где находился почти все время, лишь иногда отодвигая штору в сторону. Он — обрезал все провода телефона и едва открывал дверь, когда ему стучали. Какой смысл селиться в отеле с неплохим рестораном, чтобы есть все в номере, забирая поднос трясущимися руками?

Джозеф Ирвинг — самый обычный, но информация, которую он знал, делала его человеком в поле зрения. Ирвинг не знал, но за последнюю неделю — на его голову объявили настоящую охоту. И ЦРУ старалось делать все возможное, чтобы добраться до Ирвинга раньше времени. Незадолго, как он пересек порог номера, его телефон начали прослушивать. Риз едва поморщился, вслушиваясь в разговоры. Спустя несколько часов — Ирвинг додумался, уничтожив телефон, перед этим успев связаться с журналистом.

«Я буду говорить только с вами. То, что я знаю, может изменить мир. Или наоборот — еще сильнее разрушить его», — Ирвинг не знал, что журналист не доберется до номера. Не знал он, и что в оговоренное время — в дверь раздастся стук. Риз впустил себя сам, на секунду — обратив взгляд на пистолет в трясущихся руках.

— Мило, — он выбил его, понимая, что аккуратно забрать — не получится. В то же время — вжал Ирвинга в стул, не давая возможности пошевелиться, снимая пистолет с предохранителя и направляя его в чужую ногу. Джон наклонил голову. В ответ на окрик с именем журналиста — отпарировал: — Он не придет.

— У нас есть несколько минут, прежде чем это место превратится в новогодний салют. Наверное, надо быть очень важным человеком, чтобы оказаться целью международных служб, — он все еще всматривался в чужое лицо. Ирвинг не выглядел слишком крепким, но он боялся. Он боялся, что не выйдет из этой комнаты. И Джон — ставил своей целью сделать все, чтобы вытащить его живым. — Я отпущу тебя, — сказав это тише, он и правда отпустил. — Если ты сдержишь свое обещание и расскажешь мне, что хотел рассказать Роберту Эллисону, я помогу тебе. Хорошо? — Джон убрал ладонь, ослабляя хватку и отодвигая пистолет, ставя его на предохранитель, но все же оставляя в руках. От услышанного — у него закружилась голова, но Джон сохранил безэмоциональность, лишь однажды почувствовав — как дергаются мышцы, а сам он — направляет взгляд вниз. В чужих руках подобное устройство могло причинить много вреда, но могло — много и блага. И Джон не хотел знать, в чьем владении оно было бы более полезно: в ЦРУ или тех, кто им уже владеет. Джон поднялся, услышав громкий хлопок двери на этаже. Он схватил Ирвинга за воротник, прислушиваясь к тому, что происходит за дверью, чтобы — в нужный момент — открыть дверь, выстреливая в колена боевику. От коридора — не осталось бы и пустого места, как и от Джона с Ирвингом, если бы они не выскользнули через боковую дверь. Бегом, Джон свернул в пролет — оглядываясь по сторонам. Пока — тихо.

Все, чтобы преодолеть еще один пролет и оказаться на этаже ниже. Джон заметил лифт, зажимая кнопку. Нужно было вывести Ирвинга, но идти через черный вход — нельзя было. Уже там — он услышал звуки поспешающего подкрепления. Джон нервно посмотрел на панель сверху лифта, что менялась с раздражающим промедлением. Еще один этаж — и двери раскрылись. Он не успел отреагировать, когда в Ирвинга выстрелили, еще не успев двери лифта открыться. Джон почувствовал, как следующий выстрел — приходится и по нему. Поморщившись, он попытался все же добраться до стрелка, но двери зажало. Тот, кто стрелял, явно не желал, чтобы его нашли. Джон обернулся, наблюдая, как Ирвинг с неприкрытым удивлением рассматривает ранение. На его лице первое время было откровенное изумление, пока он касался раны и рассматривал окровавленную ладонь, через мгновение — оно сменилось ужасом.

Джон подумал, что пора его вытягивать. Но, кажется, они оба знали цену ранения. Джон помог ему подняться, чувствуя, как тянет его бок. Тот, кто стрелял, был настоящим профессионалом. Попасть в цель за пару секунд — и скрыться. Для Джона — это было эталонной работой, но в данном положении — позавидовать ей он не мог. В процессе — они все же столкнулись с одной группой и Джон поморщился, чувствуя, как чужой нож проходится по коже, оставляя глубокий порез. Джон собирался вытащить Ирвинга живым и он почти сдержал свое ожидание, когда они наконец покинули отель.

— Эй, Ирвинг, — Джон коснулся микрофона, что все это время — был вне сети — и только сейчас — отдался шумом гарнитуры. — Кара, вызови скорую.

— Ирвинг живой?

— Кара, сейчас, — перебивая чужие слова, Джон отрубил вызов, поворачиваясь головой к Ирвингу. Он попытался зажать рану. — Эй, Ирвинг. Не отключайся, — все эти слова — никогда не работали. Джон всегда действовал по алгоритму, но сейчас — все пошло не так. И он сам — разнервничался, похлопывая по чужим щекам, вызывая обратную реакцию. Следующее обращение — осталось без реакции. Джону не нужно было подтверждение в виде замершего лица — но он аккуратно нащупал пульс. Он включил микрофон. — Ирвинг мертв, Кара, — переулок — нарушился скрежетом колес. Джону и самому нужно было уходить, он оглянулся, чувствуя, как попадает в западню — рядом с ним — хлопнули двери отеля. Он тяжело вздохнул, подумав о выходе из ситуации. Джон сомневался, что перепрыгнет через забор — но сейчас у него не было другого выбора. Преодолев ограждение, разделяющее блоки, он на секунду скрылся, запутывая своих преследователей. За спиной — раздались выстрелы, что-то — полетело ему в лицо, что-то — зацепило, но не так сильно. Теперь — задачей Джона было выбраться самому. Он знал, что в их работе — у тебя никогда нет  гарантии. Это может быть шальная пуля, может — яд, вероятно — твой напарник. Никогда не знаешь, как повернутся карты. Джон — вышел из переулка, придерживаясь за бок и слегка приподнимая пальто, наблюдая расползающееся по ткани пятно. Дело было скверно.

Джон смешался с толпой, остановившись возле тележки с едой. Он протянул продавцу купюру, криво улыбнувшись.

— Бутылку воды, — Джон поморщился, чувствуя, как замедляется и сам. Он все еще держал голову слегка приподнятой, оглядывая толпу и выхватывая среди них возможных противников.

дэниэл фонтанирует эмоциями, которые не скрыть — не от армана. потеря контроля, злость, бессилие из-за болезни. арман мог позлорадствовать, но взамен чувствует укол тревоги, потребность оказаться рядом, коснуться дрогнувшей руки и сказать, что все нормально. дэниэл все еще был прекрасен, хотя явно себя в таком ключе не рассматривал, но в глазах армана он таким был и будет всегда. живой. быть живым куда лучше, чем вечное застывшее в венах проклятие. кажется, проходя эту историю по второму кругу, маллой так ничего и не понял. раньше он жаждал сохранить свою молодость, а сейчас остановить неизбежный финал старости.

еще дэниэл оставался невыносимым — эхо прошлого навевает горечь ностальгии, той, которую арман не желал себе позволять. спектакль идет по плану, ровно по сценарию, а значит еще немного и можно будет вернуться к размеренной жизни. хочет того луи или нет.

[indent] — дэниэл, — он произносит это негромко, почти неслышно, другой интонацией. мягкой, призывающей чужое сознание сфокусироваться на нем, а не на внутренней боли. не хватало еще, чтобы начался приступ. арман совсем этого бы не хотел. сейчас он подумывает, что нарушил тонкую грань вежливости. на чистое мгновение арману стало плевать на весь этот дурацкий спектакль, только бы маллой пришел в себя. и все-таки. — будь у нас собеседование, вы бы провалили его по всем пунктам. — едва улыбается, снова натягивая на себя прежний флер легкого безразличия. и все-таки в его словах нет ни слова лжи. дэниэл совсем не тот тип людей, с которыми арман предпочитал работать. много вопросов, самоволия, эго — все это арман обычно оставлял при себе.

лже-рашид не понимает, почему его тут держат. не то, чтобы маллой получал, чего желал — никаких особых ответов, возможно пару зацепок. истина все равно скоро раскроется, как только луи к этому будет готов. арману временами становилось скучно, но если через все это он переставал быть скучным в глазах луи, то так и быть. дэниэл же ходил кругами вокруг армана, словно он тут главная звезда рассказов, а не лестат. как бы иронично это не звучало, но всем этом можно обвинить лестата. удивительно, как дэниэл не пошел искать лестата для уточнений и интервью. ах да, он еще не знает — точнее, не помнит.

[indent] — как же я могу служить, если вы не говорите, чего хотите. — выдохнул арман, поведя плечом, — отказываетесь от мартини, плохих советов и предупреждений.

лже-рашиду бы просто кивнуть и смиренно ждать, пока дэниэлу чего-то снова захочется. жизнь лже-рашида явно скучна, как и жизнь многих смертных. он все-таки заканчивает свою покупку, удовлетворенно предвкушая уже доставку. настроение даже стало лучше. делать покупки интереснее, нежели наблюдать за попытками дэниэла охватить необъятное. и все-таки ... арман поднимается на ноги, чтобы подойти ближе. сесть на край стола слишком близко, рядом с дэниэлом. никакой тебе личной дистанции, только небольшой эксперимент. невинный, который в случае провала, арман может стереть из чужой стареющей памяти за пару мгновений. как и все то, что он уже приказал маллою забыть.

[indent] — так, как я могу послужить? — таким голосом не спрашивают, нужно ли еще принести что-то из архива или долить чаю. таким голосом отдают всего себя за мгновение до того, как подобострастно падешь к ногам своего бога в надежде на милость. они с дэниэлом явно иначе понимали понятие служения, пусть арман и не требовал иного. он всего лишь играл, потому что это веселее, нежели размышлять о потенциальных вампирах в новом орлеане.

арман мог бы сказать прямо: если бы в новом орлеане существовали вампиры старше и могущественее лестата, то ни лестат, ни клодия, ни луи там бы не прожили. а молодняк убивался — таков закон, такова защита территории. арман даже тут периодически проводит чистки, чтобы молодежь не раздражала своим любопыством. луи просто хорошо устроился, считая, что может себя защитить, а на деле просто удачно был защищен другими. лестатом, арманом, кто следующий? поэтому поиски дэниэла немного бесполезны — он ищет или давно развеянный прах, или исчезнувшие следы потерявших интерес к городу древних. таковы правила.

но, подобные ответы делают текущий спектакль еще более неинтересным. сразу дают больше зацепок и ответов, которые дэниэл так пытается вспомнить. арман все аккуратно опирается о край стола, по-птичьи склонив голову набок, не сводя потеплевшего и любопытного взгляда с маллоя. в конце концов, если от него требуют служить, он обязан уточить — чего так желает гость.

так можно не отвечать на вопрос самому.

l lawliet; death note ru!real { au }

# святославов руслан игоревич {     ник в сети: @L___;     возраст: 23 года;     место рождения: г.южно сахалинск;     контракт с богом смерти: активен (но есть нюанс);     деятельность: мамкин детектив;     примечание: не пользуется полным именем; }

# двигается по жизни на вайбе "мою повседневную жизнь называют карантином"; # безумный фанат тру-краймов, одержимый идеей фикс – раскрыть грандиозное дело; # компьютерный гений и просто гений; # бытовой инвалид, высокофункциональный социопат; # ведёт собственное расследование по делу Киры; # бездельник, поэтому без денег;

На белоснежных стенах осела пыль, у батареи почерневший кусок. Шторы где-то солнце изрешетило и теперь, когда то в Зените, сквозь крошечные дырки струится новый день. Тут морозец перемешивается с чешуйками ороговевшей кожи, что в воздухе застыли. С морским бризом, йодом и ускользающей мглой. Его босые ноги повсюду оставляют следы: влажные и прохладные. Кровать в японском стиле педантично не_заправляется. Стул я одеждой. Стол из икеи. Ноутбук и настольная лампа из десятых. Яблоко на крышке вечно светит в стену.

Он лениво просыпается, начиная разговор с Алисой. «Новости про Киру», «Сколько убийств уже совершено», «Погода в Санкт-Петербурге», «дешёвые билеты в Санкт-Петербург», «обнови список вакансий», «кто такой Кира», «сыграем в шахматы», «поставь чайник», «включи последний выпуск “основано на реальных событиях“».

Четыре ложки растворимого кофе, пять ложек сахара, строго три неспешных размешивания. Крошечная комната заполнилась терпкой горечью.

---

А теперь представьте, что я не только ебанулся и поместил классический сюжет тетрадки в Россию 2к24, но ещё и решил, что образ каноничного Эла какой-то кривой и мы сейчас пошевелим мозгой и нарисуем нечто более химическое, хихическое и реалистическое. Я не буду бубнить о том, что мне не нравится и кажется алогичным, лучше давайте я сразу расставлю точки на и-крой: Эл – всю жизнь увлекался жанром "тру-крайм" + как хикан-уебан дружит с техникой лучше, чем с людьми. Да, у него нищебродская съемная комната, но со внедренным умным домом Алисы (за рекламу не уплачено, свяжитесь со мной), он из тех, кто может собрать компьютер из тостера, пройти пять фаерволлов и не словить фаерболлов в D&D. Он не стал крутым хакером только потому, что его увлекают расследования, преступники, маньяки, это его огромная гиперфиксация, нет, вы не поняли,  ✨ Г И П Е Р Ф И К С А Ц И Я ✨. Ну и мальчик хочет быть детективом ЪуЪ + в Петербург (не в Тамбов). Канонично первым из первых узнал, что Кира базируется в Петербурге. Вместо полицейских – его "помощники" это людишки с тру-крайм форумов.

Что предлагаю по сюжету: держать тот же хуй в другой руке, где вторая рука – это матхер Раша 2к24, раскладывая характеры, напряжение и манипуляции на молекулы. Мы соберёмся в одном городе, устроим съемку с похищением, где Эл будет пытать Лайта, потом цепи кованные, потом Миса третьей, потом никто не умрёт. (пока я не разрешу)

Что я от вас хочу сильно: быть самому фанатом тру-краймов иначе как вообще.

Из бонусов: упоротый не только я, поэтому есть опция ру!реального кроссовера с бличом.

Что я могу: рисовать картинки, кидать мемы, музыку, хэдить, ультимативно отрицать чужие идеи (шучу), писать посты от 4к, использовать большие буквы, но не приёбываться к вашим, обещать (не значит жениться) минимум один пост в месяц (ставь лайк, если откликается).

фейсклейм: юра насонов, можете попробовать меня переубедить, но я буду драться.

Кто я: бог, клоун, овен.
Добавлено спустя 8 дней 12 часов 20 минут 41 секунду:
есть опция сделать Элю и стать тянкой  💅🏻

пришли мне результаты в личку – это первый круг тестирования, не врать, буду проверять наводящими вопросами!!!!!!!!!!!!

вот тебе два мема

пример поста;

Сознание облачилось в тёмный узкий коридор, заковав меня в звенящие кандалы болезненных мыслей разных калибров. Я почему-то вынужденно плёлся вперёд, будто страхом подгоняемый, погружаясь в глубины, что чернели, чернели, чернели…плен кирпичных стен щекотал плечи. Каменные объятия становились все тесней, вынуждая менять положение, чтоб упрямо идти вглубь. Я не мог остановиться, не мог обернуться назад, за спиной кроме мглы уж ничего и не пряталось. Я слеп в ночи собственного разума, пытливо несясь на встречу чему-то, что душило, кусало, царапало и сплющивало лицо, агония рисовала на щеках красным.

Выход.

Надо найти выход. Прогрызть, проковырять ногтями, просочиться сквозь щели. Я не знал где вход.
Мысли мухами вились над трупным мясом, не давая ни минуты покоя. Ни секунды тишины. Кто я? Куда я иду? Что я делаю? Делаю ли я это сам? Я кукла в чужих руках? Я самозванец в собственном теле? Я сосуд без имени. Я полон чужих идей. Я не_существую.
Ворох безумия — песок на языке, скрипит меж зубами. Сдерживаю крик. Не могу сделать вдох. Ненавижу состояние паники. Ненавижу чувства, что не поддаются контролю. Может, она и права, лишая себя столь бессмысленной человеческой слабости.

Чувства — порок.

Чувства — проказа.

Какая боль привела тебя к отказу? И хватит ли у моей сил обратить меня в твою веру.

Эмоции через край. Чувства без конца. Я любил страдать, но лишь тогда, когда сам выбирал предаться гнили. Ушедшую неделю я принял с гордостью сам, смаковав каждый из грехов. Последние два дня — принуждение. Я не был готов. Я не был согласен. Я не хочу всё это чувствовать.

Смейся, смейся, дорогая, ты снова была права.

Горло сдавило очередным спазмом надвигающейся истерики. Как же мне осточертела эта вспыльчивость. В каждой мелочи. Взрыв за взрывом. Я дышу угарным газом и не подыхаю.

Нервно раскручиваемое кольцо на указательном пальце готовится отрисовывать мозолистый узор под своими острыми границами, стаптывая подушечку большого. Я будто пытался каждый раз разжечь огонь невидимой зажигалки, что утратила бензин и способность воспламеняться. Маггловская дрянь. Я хранил одну уже несколько лет, гореть она перестала давно. Измучилась видимо. Сдалась. Хоть кто-то, хах?

Как же вы мне все дороги.

Усталый парад планет следует завершить и посмотреть звездопад. Портключ уносит в новые мрачные тени. Впервые всё кажется чужеродным. Нет привычного ощущения безопастности, вседозволенности, силы. Нет вообще ничего привычного.
Я уже не задавался вопросом от чего кружится голова, причин было так много, что все казались правильными, а новые лишали контроля над телом в пространстве. Падаю в кресло, пытаясь отдышаться, будто мнимый побег может спасти меня от проигрыша.

Я начал с королевского гамбита, противник довел меня до цунцванга. Больше нет правильных ходов. Больше нет правильных действий. Больше нет ничего правильного. Есть только я и рваное дыхание с хриплым надрывом. Втягиваю воздух, знакомые запахи колко прорываются в ноздри. Я недовольно морщусь, узнавая её в каждых нотах. Ароматы окрашивают воспоминания, придавая тем смысл, дорисовывая её черты. Вся паранойя — правда. Все домыслы — суть. Я марионетка, мои руки связаны. Десятками чужих пальцев. Вас слишком много, тех кто приложился. И во мне не было ни капли сопротивления.

Или была?

Дверь ванной тяжко, но почти бесшумно разрезает воздух, выпуская кипу густого пара и луч масляно-желтого света. Бого_матерь шагает без спешки, сливается с тьмой, будто рождена для неё. Меня догоняет распаренный аромат, выкуренный шлейфом растворяющейся дымки. Подогретый пыльный ладан на каменном алтаре остывает столь же быстро, сколь пудра на белых цветах, что пытаются его скрыть. Аккуратный, чуткий, струящийся, благоговейный. Так я её слышал, притаив дыхание, примеряя роль хищника, что переправил истерию в злость, стоило суживающимся зрачкам заприметить контур жертвы.
Я ждал, пока она подойдёт ближе, а потом зажег кончик палочки, выдавив звонкое: — Бу! — за ним идиотская усмешка, обласканная нотками безумия. Люмос ждать себя не заставил, отдав очередь любимому: — Инкарцио, — последовавшему аккурат после брошенных каплей смеха.

Темнота не позволяла даже привыкшим глазам увидеть верёвки, окутывающие тело Бого_матери, лишь привычное шуршание выдавало скорость обездвиживания и три…два…один, грохот. Незамедлительно я уселся сверху, поддев пальцем путы, удостовериться, как плотно и жадно те сдавливают жертву. Искусная работа, впрочем, ничего удивительного. Хоть где-то была приятная стабильность.

Ограничения вводят затем, чтобы не совершить фатальной ошибки.

— Куда наложенного заклинание?

эйвор передает на ковку оружие кузнецу и облегченно выдыхает, почти тут же машинальным жестом потирая плечо. мышцы требовали отдыха как минимум часов двадцати сна, хуг требовал минимум двух кувшинов вина или меда, а там... можно начать что-нибудь думать и как-нибудь жить. исследовать окрестности, сходить на охоту. может, порыбачить пока оружие и доспехи приведут в мало-мальски приличный вид. все осады, погони и сражения оставили свой след, и если вовремя не позаботится о собственном оснащении, то следующий бой можно не пережить. передавая монеты, на пару мгновений эйвор закрывает глаза, устало пытаясь найди в себе силы их вновь открыть.

эта глава саги была... увесистой. эйвор устала.
и все же как бы не слипались глаза, нужно доделать оставшиеся дела: переговорить с иваром, келбертом, уббой, закрепляя между ними дружбу, если будет возможность. написать письмо рандви, сигурд явно подобным заниматься не будет. проверить, как дела у соклановцев, которые помогали им здесь. узнать у басима подробнее про ревнителей, перспектива собственного имени, отданного на растерзание древним, не особо нравится эйвор. и после всего этого уже можно будет подумать о том, чтобы найти уголок и подремать.

но над планами боги лишь смеются. локи, постоянно их путающий, наверняка громче всех.
эйвор тихо вздыхает, когда к ней подбегает кто-то из детишек реды с комментарием, что у них не все спокойно, при этом призывно вытягивая руку. приходится расплачиваться ониксом, деваться некуда. наверное, кто-то на радостях от первых побед клана ворона перепил и попал в стычку, не первое, но и не последнее, что происходит, но разнять надо. наверное. или врезать каждому взбалмошному смутьяну.

— во имя бальдра милостивого... — бормочет себе под нос эйвор, когда до неё уже доносится, что именно у них неспокойно. эйвор хмурится. она может ожидать от сигурда и его норова ярого высказывания своего недовольства, брат был пылок, но также быстро остывал, но вот слышать в участниках спора басима было... до странного непривычно. пока она поднимается по ступенькам, то даже дает в своем сердце место сомнение, может, все же это не его голос, а чей-то схожий. даже если точно знает, что характерный восточный говор, низкие ноты и хрипотцу едва ли.

эйвор не вовремя. или наоборот вовремя? слова басима резкие, эйвор хмурится. несмотря на то, что ей очевидно не нравится то количество влияния, которое оказывает басим на её брата, очевидно, сейчас все, что между ними произошло, совершенно необдуманно и сказано сгоряча. а значит и глупо. cтоило остановить их, развести по разным комнатам и дать остыть, но едва ли непреклонность басима можно сейчас разбить. или же погасить ярко вспыхнувшие эмоции сигурда, которые явно от таких слов только усилились. эйвор только качает головой, не одобряя подобное, волнуясь.

— мне поговорить с ним, брат? очевидно, что он... — не имел в виду то, что сказал. не в той мере, по крайней мере. и все же сигурд только взмахивает рукой, резко, явно пресекая любые дальнейшие слова.

— оставь его! он не понимает, и пожалеет об этом, — сигурд уверен в своих словах, и эйвор хочется быть в них настолько же уверенной, но... пока что она ощущает лишь то, что, возможно, первой пожалеет.
сигурд действительно легко переходит с злости на воодушевление, решая обстоятельно рассказать о своих планах устояться на этих территориях вместо того, чтобы выбирать кого-то другого, радикально расширяя рейвенсторп. эйвор вновь потирает плечо, казалось бы, оружие отдала, но стало будто бы в раз десять тяжелее в пару мгновений. зато весь сон в пару мгновений сняло.
сон, но не усталость. что делать с этим всем — совершенно непонятно.

и лучше не то, чтобы становилось. они вернулись в рейвенсторп, но вместе с этим в рейвенсторп в почту эйвор помимо парочки очень обеспокоенных писем прибыло чье-то глазное яблоко. и даже подписи не надо было, чтобы догадаться, что это иварр, который гораздо более прямолинеен в своем отношении к другим. к невыполнению изначальных договоренностей, так и вовсе. это не было даже угрозой, это было фактом, перед которым рагнарсон в привычной манере ставит, точно также, как он и делает все остальное

а все, что делает иварр — это опасно. велико, но опасно. с уббой договорится гораздо проще, но как он будет видеть слова клана ворона, если они так легко забрали его до этого? да и кеовульф тоже не останется в долгу, найдя союзника в лице альфреда, раз уж с викингами не удалось. и басим, как и обещал, действительно не вмешивался. да и хайсама держал от них подальше, занимаясь какими-то своими незримыми делами. и эйвор, как никто другой знает, что сигурда наверняка раздражает подобное положение дел, что не делает его настроение или положение их дел, хоть немного лучше.

— сигурд, может... — эйвор пытается сглаживать углы, чтобы хотя бы прийти к какому-либо другому, более мягкому решению. хотя бы для начала решить проблемы внутри клана. внутренняя разобщенность станет куда большей угрозой, чем внешние амбиции. и все же сигурд в своем нежелании пойти хоть на какие-то уступки хоть перед кем-то довольно непреклонен.
иного ожидать от него и не стоило. но все же хотелось.

но, может, там, где не получилось по одну сторону, получится по другую. эйвор приходит с миром, попадая на тренировку незримых. не то, чтобы она намеревалась прервать, но басим сам решил дать ученику отдохнуть, явно готовый поговорить. это отчасти радует. ровно пару мгновений пока он не задает вопрос.
эйвор смотрит волком потемневшим взглядом всего пару мгновений. конечно, он решил поиздеваться.

и все же эйвор берет себя в руки, стараясь вернуть назад не такое мрачное выражение лица, не обнажая клыки раньше времени.

— мы все понимаем, что это недоразумение, — эйвор выразительно смотрит. очень выразительно. естественно, это не слова сигурда, это её мнение, которое басим должен был бы разделять, но... сейчас приходится перейти именно к словам сигурда. — и сигурд готов выслушать тебя. — приходится сильно смягчать. очень. сильно. — может, вам удастся признать правоту... и неправоту. — в глубине души эйвор теплится надежда, что басим мудрее. опыт жизни незримого наверняка принес ему житейского опыта и понимания того, что не всегда стоит рубить с плеча. тем более все, что касается дружбы.

— мы работаем над общим делом, и всегда могут случатся столкновения мнений, — эйвор складывает руки на груди, продолжая свою примирительную речь. она не пришла сюда жаловаться или позволять басиму наслаждаться своим триумфом. она пришла с попыткой хотя бы немного их помирить.— и это правильно, — будто бы даже похвала. та, которая стоит ей бессонных ночей, сорванных планов и на охоту, и на рыбалку, и на хоть любой мало-мальский отдых. — но мы должны пытаться не перебить друг друга, а объединяться, добиваясь лучшего для всех.
даже если сейчас эйвор не видит лучшего ни для кого.

то, что тут их будут карать — абсолютная истина. это место создано, чтобы воплотить все разочарование и боль одного разбитого сердца. и наказать всех, кто подобен тем, кто это сердце разбил. басиму не особо жаль гефеста. возможно, потому что за свою прошлую жизнь он разбил множество сердец сам, не раз был уличен в изменах и еще больше раз игнорировал любые попытки окружающих подвергнуть его за это наказанию. как там говорит эйвор? слава бежит впереди него.

ом с сожалением хмыкает. — и снова обидно. даже чудная тюрьма от хави была не создана не для меня — мне просто повезло там оказаться. — он говорит об этом так легко, прикрывая вспышку растекающейся по нервам фантомной боли. все это уже давно в прошлом и совсем невесело, а вот изобретение гефеста — очень даже! басим прикидывает, что возможно стоило бы взять сигурда — для чистоты эксперимента.

они бы выяснили, как быстро место бы реагировало на него и в какой момент медленная прогулка оказалась бы отчаянной попытки избежать сурового наказания. это место призвано испытывать влюбленных, причем самым ни на что жестоким способом.

[indent] — гефест не очень любил, когда его идеям не следовали. на нас точно что-то нападет, будь то ловушка системы, какой-нибудь мутант, симуляции и что угодно еще. во времена сотворения этого места еще даже гекатонхейры не были под запретом. — он это говорит чуть менее спокойно, немного нахмурившись, — прежде чем нарушать правила, нужно сначала их изучить. — простая задача. если нужно обмануть, то для начала следует изучить основы, понять правила и потом только найти слабое место. только потом обход правил сработает, а не захлопнется новой проблемой.

басиму не нравится идея разделиться, а лезть по верху не особо удобно. зато они с эйвор выяснили, что впереди. тупиковая ситуация? с лабиринтами всегда сложно. особенно, если их создает кто-то действительно умный; и действительно обиженный. басим позволяет себе пару мгновений подумать над решением. и улавливает предупреждение эйвор о нарушении правил, на которое только хитровато усмехается.

[indent] — я же сказал: не буду ничего такого делать. пока что. — он разводит руками в сторону, словно демонстрируя всю благость своих намерений. исключительно мирных и никаких внезапных планов, как сломать тут все. басим просто пока не придумал, но обязательно додумается. в конце концов, — после первых испытаний, мы поймем, как тут все работает. если выживем, конечно. готова продемонстрировать гефесту всю силу нашей любви, эйвор? — он говорит об этом внезапно серьезно. о любви они могут поговорить разве тут, прикрываясь жестокими заданиями обезумевшего ису. если вернутся обратно, то подобные темы для разговоров мгновенно станут сложнее. — я соглашусь с тем, что лезть в технические помещения не стоит. он точно продумал какой-нибудь сценарий на этот счет, но мы запомним это. то, что они есть. — на случай случая. возможно, умереть от отравления каким-нибудь газом будет куда приятнее, чем уготовано.

в конце концов, они сюда пришли веселиться. будет такой растратой потенциала взять и просто сократить путь, не попробовав хотя бы. все равно, что прийти голодным к накрытому столу, посмотреть на все и уйти прочь. сплошное разочарование. на этой мысли басим протягивает руку эйвор. они шли рука об руку, возможно, долго разлучаться им не следует. мало ли, что может произойти. если бы локи тут был один, он бы может и рискнул сразу, но вместе с ним может пострадать эйвор.

[indent] — смотри, какая роспись. видно, он приглашал лучших. — с неприкрытим восхищением он указывает на расписанные различными романтическими сюжетами сцены. — это он ... со своей супругой афродитой. — он узнает их, да и очевидные мотивы их любви известны даже людскому роду. немного не так, как оно было, но суть те уловили. прекрасная богиня и хромой бог-кузнец. но, даже без намеков на суть происходящего, роспись действительно была красивой. — удивительно, что она сохранилась. — с придыханием и упоением от осознания сего факта. во многих храмах и системах подобные объекты искусства просто исчезли под давлением разрушительного времени. ису чтили науку превыше всего, но это не значило, что искусство им было чуждо. — вот.

он указывает на одну из фресок. на ней изображалось, как пол под ногами гефеста начал падать. и, судя по всему, афродита не подала руки помощи. хотя бы потому что упала также.

[indent] — сразу видно, что брак они свой не берегли. — задумчиво хмыкнул локи, будто бы его брак с сигюн не сохранялся исключительно на политической воле асов. но, ему есть, что ответить на этот счет. — возможно, нам стоит смотреть под ноги. — и держаться вместе. с этими словами, он крепче сжал руку эйвор. на случай случая, если вдруг придется ее удержать и спасти.

во всей этой красоте фресок он наблюдал нечто жуткое. предупреждающее.]

осознание пришло резко, заставляя вздрогнуть и глубоко вдохнуть, будто бы всплыв на поверхность из глубин невежества. иви смаргивает, свет газовых ламп в глазах перемешивается огоньками с шифрами тамплиеров в единое месиво пока картинка не приобретает четкость, косится на настенные часы — пять часов только сегодня, в общей сложности... месяцы? время теряет свое значение, когда речь заходит об ису — его всегда недостаточно, по сравнению с тамплиерами они всегда не успевают.

подрывается с места, беря в охапку листы, чтобы растолкать прикорнувшего на диване джейкоба, чтобы возбужденно, размахивая бумагами, поделиться прорывом. судя под сонному, бестолковому взгляду джейкоба, последнее, что ему сейчас было интересно — это что-то слушать и тем более понимать, даже если это коренной прорыв в их деле. иви может понять. наверное. отчасти. у джейкоба были дела с грачами, которым он отдавался полностью, но... но!

ждать иви не может. поэтому махает рукой на джейкоба и его полусонное бухтение, оставляя торопливую небрежную (о чем соответствовал чрезмерный наклон букв) записку. проснется — прочитает, а там сам решит, когда и как присоединится. или нет. может, вместе с беллом вытащит вместо себя генри из лап совета, которым он так долго уже отчитывается. или нет. она достаточно взрослая девочка, чтобы самостоятельно разбираться со всем. и еще более взрослая для того, чтобы самостоятельно делать величайшие открытия в истории ассасинов.

а это уже прямой путь к тому, чтобы стать во главе их иерархии. тщеславная мысль, но такая славная. пусть и теряющаяся где-то на дне наспех собранного плана по добыче билета в поезд до бирмингема. весь путь занимает перепроверка шифров, координат, планов тамплиеров. если они нашли не просто артефакты, но и предтеч... это меняет все. из бирмингема пересадки дальше, на север, не так далеко, как могло было бы, но занимает время, заставляя сгорать внутри от нетерпения.

сгорает и часть застроек "аткинс и сыновья" — основание для лесопилки в довольно сомнительной глуши даже для лесопилки. зато идеальное прикрытие для раскопок, если верить всему, с чем успела разобраться иви. не совсем то, что она ожидала, оглядывая трупы тамплиеров. кто-то успел раньше? никаких следов борьбы или внешнего вмешательства. могло ли быть влияние артефакта?

стоит быть настороже. и держать трость покрепче.
а еще предельно аккуратно передвигаться, ожидая подвоха с любой стороны. ловушки. западни. чего-то, с чем джейкоб бы решил выйти драться в открытую на кулаках. а еще по пути бросил бы пару дурацких шуточек в стиле да наши друзья-тамплиеры сгорели на работе. и все же кругом никаких признаков жизни.

признаки предтеч? другой вопрос, приходится вглядываться внимательнее. приходиться принимать правила игры, что не ты найдешь — тебя найдут и исключительно тогда, когда захотят. в чем-то, это даже продолжает подходить и под частицы эдема.

бровь нервно взмывает вверх от прямого укора братства. отчасти — стыдно, им действительно потребовалось так много времени, и это не остается незамеченным, но вместе с тем внутри закипает возмущение. иви сделала все, что могла,  а после этого — еще больше. приходится закусить язык, буквально. любопытство жжется, приходиться усмирять слишком многое, чтобы не упустить свой шанс задать все вопросы.

— у братства есть кредо. вечная борьба с тамплиерами. и нет ничего, что подходило бы под понятие "разленилось", — строго отзывается иви, складывая руки на груди, слегка задирая подбородок.

внутреннее торжество выдает только особенно сияющий взгляд. в остальном иви старается сохранять чинную спокойность, ту, которой учили тысяча и одна гувернантка, та, которую требовал от нее отец, и та, которая позволяла заземлять джейкоба. который удавится, узнав, как иви преуспела, да еще и сама! и все же... со спокойствием возникают проблемы.

— после того, как в пятом веке английское братство перестало существовать, оно было возрождено с помощью левантийского братства только в девятом веке благодаря, — слова вырывались легко отточенными формулировками досконально вызубренной истории ассасинов. — вам? — короткий выдох.

восхищения.

собранный серьезный образ слетает, оставляя мгновения на то, чтобы мысленно перебрать еще раз все, что она знает о братстве. история оставила не так много имен — а одно из имен со временем и вовсе приобрело горькую, позорную окраску предателя братства, но история сохранила деяния. британское братство ассасинов. сам факт его существования.

— я иви фрай. я и мой брат джейкоб — мастера-ассасины лондонской конторы, управляемой генри грином, — у нее нет ни малейшего понимания, сколько известно ему о текущем положении дел, но не упомянуть самых важных людей в своей жизни она не может. в голосе появляется гораздо больше волнения, торопливости, слова нахлестываются друг на друга. — у меня столько вопросов...

их стало больше. гораздо больше.

— как... — она вновь вкладывает все чувства, переполняющие изнутри, и тут же прерывается. прокашливается, будто бы деловито прочищая горло, словно это способно вернуть ей деловой тон. собраться. она коротко вдыхает и выдыхает. — я шла по следу тампилеров, и он довел меня сюда. но вы не... здесь, верно? — басим ибн исхак выглядит скорее как призрак, прямых сведений о месте его захоронения не осталось, но иви позволяет себе сомнения в том, что оно здесь.

— необходимо не дать тамплиерам завладеть частицами эдема, — она трет подбородок, силой возвращаясь к изначальной цели. это — первостепенная задача, о которой она сама и говорила, иначе какими бы потрясающими не были те открытия, которые сейчас она может совершить, где-то может появиться второй  берч или старрик. — вы мне поможете, мастер?

иви бросает быстрый взгляд. она пытается вернуться к самому простому: расстановке сил после которой уже можно заниматься всем остальным.
но правда крылась в том, что ей очень хочется.

[indent] — это опасно и неразумно.

щелк-щелк. система переходит в новый цикл и голографическое изображение женщины снова появляется в полуметре от него.

[indent] — риски слишком велики и неоправданны.

и снова вместо ответа только щелкающий звук. картинка меркнет и появляется, будто изо всех сил старается продемонстрировать свое право тут находиться.

[indent] — её смерть не принесет нам больших потерь, а твоя — невосполнима.

щелк-щелк.

[indent] — ты нарушаешь протоколы. нельзя использовать посох в таких целях.

алетейя за это время назвала локи множество аргументов. даже уповала на ненависть к хави, только бы он согласился отдать эйвор тамплиерам. какой бы ни была ее судьба, абстерго и раньше имели сведения к ее генетической памяти. если к ним попадет локи, то все может быть совсем иначе. хотя басим честно сомневался, что из его разбитой мешанины осколков памяти, даже анимус способен что-то достать действительно важное. и все таки он не думал об этом — от того ни один из аргументов алетейи, которая ухищрялась придумать даже неожиданные, не заставил его остановиться от перенастройки посоха.

[indent] — я эти протоколы написал, любовь моя. перепишу. — бесцветность голоса басима может по соперничать с цифровой отрешенностью голоса его женщины. — тебе не придется принимать решения. — он сделает это за нее. они словно вернулись в далекие времена, которые все еще аукаются кошмарами, стоит только прикрыть глаза. он делает еще одну настройку и  изображение алетейи исчезает. ему даже кажется, что он слышал ее возмущенный возглас. всего-то игра разума и памяти — серое отняло у алетейи эмоции. иногда басиим ей немного завидует. совсем чуть-чуть.

временами ему не хотелось чувствовать. например, эту гнетущую боль из самого сердца. она лишает сна, покоя и оставляет наедине с худшими мыслями. басим находит подобие успокоения только в подготовке к операции. методично и медленно — даже вспомнил, как посох трисмегистра перепрограммировать. он даже не пытается ответить ребекке на вопрос зачем — казалось бы, чтобы защитить алетейю; и параллельно, чтобы алетейя не пробовала его остановить. многим кажется, что пребывание в сером порождает в тебе бесконечный запас терпения. это совершенно не так — будучи беспомощным и изолированным, стремление к действию только подогревается.

выяснить, где точно держат эйвор оказалось непросто, но не невозможно. басим поднял на ноги всех ассасинов, которых мог. неважно, что они думали о нем, и какие задачи перед ними стояли — басима и раньше это особо волновало, а сейчас и подавно. собрать информацию, подготовить план до того, как абстерго учуют проблему и увезут ее. прошло девять столетий, а методы одни и те же. басим был готов к любому развитию событий. точнее, так ему хотелось думать.

[indent] — эйвор. — он перехватывает ее атаку, а потом чувствует, как мгновение облегчения сменяется на сердце страхом. а потом злостью. последнюю басим приберегает на потом, таит в себе на удобный случай. тот самый, который потребуется в момент, когда они все будут окружены. в конце концов, он не собирался сдаваться на опыты абстерго вместо эйвор.

у них нет времени на уговоры. каждая минута на счету, мгновение до того, как все пойдет окончательно не так. он отпускает эйвор и наблюдает, как та садится на кровать. он знает, что она делает — точнее, что пытается сделать. вообще-то не сработает. басим столько лет занимался отрицанием собственных призраков, переросших в галлюцинации, что ответить может четко и просто — это не сработает.

вместо того, чтобы схватить ту за плечо и утащить за собой в скором порядке, басим стоит еще мгновение, а потом подходит к эйвор. приседает на одно колено, напротив нее, беря ее руки в свои. почти осторожно, плохо скрывая собственную дрожь в пальцах. психушка плачет по ним обоим — абсолютная правда. но, у локи нет времени на это. его время остановится навсегда в очередной смертельной вспышке солнца.

[indent] — ты можешь не доверять мне. — настоящему или ненастоящему. — но, ты должна доверять себе. а ты хочешь выбраться. пора подышать свежим воздухом. — когда-то, после норвегии и освобождения из серого, даже ледяной норвежский воздух показался ему одним из лучших опытов за долгое время.

басим сжимает ее руки в своих, а потом добавляет.

[indent] — предлагаю добровольно один раз. иначе заберу отсюда силой. — он заставил умолкнуть одну женщину с помощью посоха, вполне может перехватить контроль и над волей эйвор. простит ли она его? басим так хотел ее спасти, что обо всем остальном он решил не задумываться. — пойдем. знаешь, как полезно слушать своих демонов? — в его тоне звучит мрачное веселье.

он поднимается на ноги, все-таки хватая эйвор за руку, поторапливая подниматься. как раз в момент, когда один из ассасинов ворвался в камеру, чтобы поторопить их самих. пора убираться, пока они еще могут. интересно, сколько у них осталось времени?

Копыта тяжелыми ударами вздымали влажную от талого снега и крови землю. Над городом поднимался густой, точно молоко, туман, разрываемый бликами восходящего солнца. После долгих дней осады город пал, сдаваясь на милость новгородскому князю, пришедшего с яростью и сталью. К небу поднялись копья, перекрыл лязг оружия и храп коней рев дружины. Ударом плеча молодой князь сбил с ног полоцкого защитника наземь, следом за ним дружинник вогнал под ребра падшего врага копье. Владимир ревел, точно бык, разъяренный от крови и железа, тело его, налитое свинцом, не знало усталости.

- Слышишь, князь, - рычал Владимир, ступая меж павших тел полоцких солдат, коими усеяна была земля и за частоколом, и внутри стен, на которых еще шло вялое сопротивление владимировым варягами и дружинникам. – Я сказал тебе, что утоплю твой город в крови. В назидание. И в прощение за оскорбление, нанесенное мне.

Он ударил себя в грудь, ведя колким взглядом синих глаз по оконцам домов, в которых прятались жители города, а за их спинами – Рогволод. По виску Владимира струилась кровь поверх запекшейся, смывая дорожную грязь и пот, собиралась на подбородке и срывалась вниз, к сырой земле.
Ответом Владимиру была тишина.

Князь раздраженно отбросил щит в талый снег и развел руки в стороны, в одном из которых держал меч; лезвие его мокрое от крови отдавало весеннему утру пар чужих жизней, отнятых силой. Владимир обнажил зубы, розовые от кровавой слюны. За спиной его подтягивалась дружина, добивающая остатки защитников города, врывавшаяся в близстоящие дома. Издали послышался женский крик, высокий и пронзительный. Кто-то из варяг добрался до жителей деревни, до девок, спрятанных по погребам и конюшням.

- Мое предложение в силе, старик, - крикнул Владимир, - твоя дочь и твое войско в обмен на мою милость. Выходи, иначе я вырежу каждого мужика, бабу и младенца в твоем городе!

Последнее князь прорычал сквозь зубы, быстро теряя терпение и в уголках его рта запузырилась кровавая слюна. Движением меча он послал несколько дружинников вперед, к запертым дверям одного из крупных на площади домов. Их встретило несколько истощенных долгой осадой солдат. Один из них худой и жесткий, как пружина, вывернулся из-под рук дружинника и кинулся на Владимира. Они схлестнулись мечами, защитник города сыпал быстрыми, режущими ударами, которые князь едва успевал отражать. Толчок в грудь, уворот, блеснула сталь. Выпад он едва успел отвести, бок задело по касательной, рассекая кожаный доспех и напряженную плоть рюрикова потомка. Владимир зашипел, щеря зубы, выронил меч, выбитый под неудобным углом, и поднырнул снизу, выхватывая кинжал из-за пояса. Лезвие он вогнал левой рукой, ударил под ребра с силой, повалившись в снег вместе с соперником, следом нанося еще два тяжелых колющих ударов. Тяжело дыша, стоя в снегу и грязи на коленях, Владимир облизал губы, глотая сырой утренний воздух и стащил шлем с поверженного врага. Под ним лежал мальчик лет четырнадцати, чья жизнь утекала сквозь раны в левом боку, багровым цветком распускаясь под одеждами.

Послышалась новая волна нарастающих криков, его дружина выломала двери в залу, откуда пахнуло теплом, овечьей шерстью и полынью. Он слышал проклятия, а подняв голову – увидел и  вероломного князя – старика с белой головой, невысокого и сбитого, с окровавленным лицом, искаженным гримасой боли. Убитый им мальчик был младшим княжичем.

Владимир поднялся на ноги, сплюнул кровь со слюной и, подхватив с земли и меч, и щенка за шиворот, двинулся внутрь. Тела юнца, точно мешок, легко отозвалось на его движение. Ноги княжича волочились по земле, голова безвольно свисала на бок, когда он вошел в просторный дом и с усилием швырнул мальчика на дощатый пол и солому. Всюду слышались стоны, женские крики, рев и сталь.

- Чего у тебя больше, князь, - медленно заговорил Владимир, глядя на Рогволода, стоящего на коленях и удерживаемого тяжелой рукой Добрыни, его верного ставленника и дружинника, - гордости или сыновей?

Владимир Святославович медленно улыбнулся.

Соломенные волосы, полупрозрачные веки, губы – все это свет.
Бронзовая кожа, щетина, лихорадочный жар и рука, сжимающая, немилосердно тянущая куда-то вверх чужое запястье – все это тьма.

— Папочка, почему у тебя звездочки на глазах? Сегодня Рождество? – а посередине всего этого, прямо в эпицентре злой, песчаной бури, стоит Кристина. Кажется, что они говорили слишком долго. Опять ни к чему не пришли. Разве ребенок способен это выдержать?

А взрослый? Взрослый способен? Да нихуя.

Вдох, медленный выдох через ноздри. Прямо в аккуратную раковину его уха, чтобы Марек знал, что Сэм все понимает. Любит его, ненавидит. Хочет. На самом деле он сам не знает, что хочет, да. Кажется, что в этом доме все давно смешалось, спуталось, но ничего уже не исправишь, увы.

— Ну вот, — в черных зрачках, внимательно скользящих по белой переносице, давно погибло солнце и все огненные стрелы, пущенные в него Ра. — Ты ее разбудил, придется еще раз укладывать.

Шаг в сторону. Уйти, с трудом оторваться. Хотя в пальцах еще хрустят, догорают его прикосновения, вся виновность Ра, вся его сила и былая, первозданная мощь. Сэм спрячет ее подальше, бережно унесет вместе с собой и Кристиной, закинув за широкое плечо.

— Красиво. Я себе тоже такие хочу. — детская ладошка раз за разом касается его лица.  — Ты знаешь, если я не буду спать, то ты никуда не уйдешь, правда?

Свет и тьма. В детской приятно мерцает ночник и их дочь решительно обнимает его двумя руками за шею. А может правда никуда сегодня не ходить? Остаться? Прийти к нему, когда все в доме наконец затихнет. И только из коридора будет раздаваться размеренный, оглушительный храп их огромного лабрадора.

Прийти к нему. Но разве он тебя звал, дурачок? Даже если сейчас они просто обнимутся, будут смотреть вместе фильм, по ходу обмениваясь веселыми репликами, то утром все повторится сначала. Спина, это лицо, которое не видит его и ничего не выражает. Какая-нибудь унизительная фраза в стиле: «Сэм, ты слишком громко дышал, я совсем не выспался». Или что-нибудь похуже.

— Вот бы завтра Рождество наступило, — в конце концов усталость ломает, побеждает даже сильнейших. Кристина закрывает глаза, ослабляя хватку своих маленьких ручек.

И Господи, Анубис так любит ее.
Любит Ра.

Свет. Он скалится во все свои идеальные тридцать три зуба, неслышно скользя мимо их спальни. Замирает в дверном проеме, глядя на Марека. И кажется, что вместо лица у него теперь длинная шакалья морда.

— Совсем и не бразильский сериал. Там разве показывают стояки? А у нас показывают. Еще как. Не придумывай.

Тьма. Вперед. На кухню. Не ожидая, что он там уже ответит. Позовет ли к себе? Будет просто и молча смотреть, рассеянно сидя на кровати. Анубис лезет в один из шкафов, откупоривает бутылку вина. Пьет ее залпом. Как когда-то они делали с Мареком в Марокко, когда уже не было сил веселиться. Мне было жарко, я хотел пить.

Так лучше, правда.

Не думать о нем. Не думать о жизни и чего он на самом деле хочет. Что они оба делают. Может быть завтра будет лучше? Сэм на это надеется.

Патологоанатом потом скажет, что он уже был пьян, когда сел за руль. Скорее всего отвлекся на сообщение. Томми расхрабрился и выдал что-то там про будешь глотать, малыш? Придурок. Свет и тьма. Долбанная любовь и смерть. Ангелы и демоны, которые были после них. Однако ничем и никому не помогали.

Тонконогий, трехглазый шакал появляется в свете фар неожиданно, будто выпрыгнул из предрассветного тумана. И машину мгновенно сносит в кювет, а дальше его будто затаскивает под лед невидимая рука. Глубокие, черные воды, они почти смыкаются над его головой и Сэм, захлебываясь, плывет на свет.

Точнее пытается.

Умилительные ладошки Кристины, измазанные блестками. Бедняжка, она ведь просила его остаться с ней. Словно предчувствовала. А Марек? Что скажет Марек, когда узнает? Интересно, они ему уже позвонили? А вскрытие провели?

Открыть глаза на операционном столе. Когда крохотный, блестящий скальпель почти вошел в грудь. Начать кашлять, хрипеть. По правому глазу расползлась алая поволока – кровоизлияние. Осколок лобового стекла до сих пор больно царапает голову.

— Где моя одежда? – он садится, смотрит на испуганного врача.

стандартная ситуация: ты бронируешь столик в симаче для делового бранча, чтобы обсудить насущные вопросы и, как говорится в кругах более приземленных, обкашлять все вопросики. вкусно кушаешь, сладко выпиваешь игристое со льдом, а вот уже за окном вечерние сумерки и все нутро выворачивает от желания продолжения. базилио в такие моменты прост как два обсосанных пальца - его манят, а он довольно урчит и следует в любую клоаку.

почему-то следующей точкой на карте, партнеры по бизнесу, и виляющий следом хвостом сеня, останавливают свой выбор на пинтерестском рестике в стилистике гоблин-кокет-клингерл-кор на патриках, куда базилио не ходил по причине, что пояснять за свой шмот и его ценники он устал. а еще более его утомляли возникающие мысли о том, что какие-то из вещей нужно будет сдать обратно со съемок. ну ничего-ничего, сейчас терпим-терпим, потом еще терпим-терпим, и вот уже после первого же выстреливающего трека буратины они снова на коне и при рекламных интеграциях.

- а пойдемте... - тимуру даже не нужно заканчивать фразу, а его уже за руки тащат в какие-то кустарные дебри вверх по лестнице с громким хихиканьем и шиканьем на то, что какие-то воображаемые соседи будут ругаться, вот только кошаку всея дип-шоу-биза уже похуй - он на кураже.

ослабленное дозами алкоголя, тело вминается в диван и движется на автопилоте весь дальнейший остаток вечера. очки с солнцезащитными линзами от ультрафиолета и лазерных указок помогают хоть как-то фокусировать взгляд и поддерживать вид полноценно функционирующего человека. сейчас бы водички рычал-су. она всегда есть в райдере базилио, но сегодня в нем нет ничего, что не добавляет промилле.

сеня рядом звонко хохочет, какие-то девчонки в мини и сетчатых колготках хватают за оголенные плечи под рубашкой (мы как будто в дрочильне, ей-богу). пиджак он посеял где-то по прибытии в точку а, или б, или с, возможно, есть варик написать в поддержку и отзвонить таксисту, вдруг тот найдет потерянный айтем из znwr.

из момента выдергивает цепкая хватка, она куда ощутимее ласк рандомных пикми девчонок. базилио слишком активно болтается в пространстве болванчиком, ноги заплетаются, а вся комната начинает кружиться адским калейдоскопом, по которому точно продюсер летит вниз сквозь все девять кругов данте, а может и катится с вершины горгорода по ступенькам - что-то из этого.

- алиса, - выдает внезапно имя, точно так же внезапно, как и икает после него из-за потери воздуха в этой тряске (причина уже названа по имени), - кто? что? я? - вопрос отдается залу или александру друзю, пока не понятно, кто будет отвечать, но походу тимур и сектор базар на барабане.

- ты чего так поздно? я тебя ждал на обеде... где была? у меня все хорошо, я вот, - очерчивает свободной рукой каких-то людей, - коммуницирую с людьми. тебе не пришла голосовуха в телеге днем?

к горлу подкатывает игристое, но успевает вернуться обратно по пищеводу, оставляя лишь мерзотное кислое послевкусие и скривившееся инстинктивно лицо.

ноги ватные, в голове перезвон колоколов и минимал-техно. за диджейкой очередной ноунейм с пультом от пионеров, купленным на авито. хочется блевануть, по пока что просто снова икает.

ему пизда.

стандартная ситуация: ты бронируешь столик в симаче для делового бранча, чтобы обсудить насущные вопросы и, как говорится в кругах более приземленных, обкашлять все вопросики. вкусно кушаешь, сладко выпиваешь игристое со льдом, а вот уже за окном вечерние сумерки и все нутро выворачивает от желания продолжения. базилио в такие моменты прост как два обсосанных пальца - его манят, а он довольно урчит и следует в любую клоаку.

почему-то следующей точкой на карте, партнеры по бизнесу, и виляющий следом хвостом сеня, останавливают свой выбор на пинтерестском рестике в стилистике гоблин-кокет-клингерл-кор на патриках, куда базилио не ходил по причине, что пояснять за свой шмот и его ценники он устал. а еще более его утомляли возникающие мысли о том, что какие-то из вещей нужно будет сдать обратно со съемок. ну ничего-ничего, сейчас терпим-терпим, потом еще терпим-терпим, и вот уже после первого же выстреливающего трека буратины они снова на коне и при рекламных интеграциях.

- а пойдемте... - тимуру даже не нужно заканчивать фразу, а его уже за руки тащат в какие-то кустарные дебри вверх по лестнице с громким хихиканьем и шиканьем на то, что какие-то воображаемые соседи будут ругаться, вот только кошаку всея дип-шоу-биза уже похуй - он на кураже.

ослабленное дозами алкоголя, тело вминается в диван и движется на автопилоте весь дальнейший остаток вечера. очки с солнцезащитными линзами от ультрафиолета и лазерных указок помогают хоть как-то фокусировать взгляд и поддерживать вид полноценно функционирующего человека. сейчас бы водички рычал-су. она всегда есть в райдере базилио, но сегодня в нем нет ничего, что не добавляет промилле.

сеня рядом звонко хохочет, какие-то девчонки в мини и сетчатых колготках хватают за оголенные плечи под рубашкой (мы как будто в дрочильне, ей-богу). пиджак он посеял где-то по прибытии в точку а, или б, или с, возможно, есть варик написать в поддержку и отзвонить таксисту, вдруг тот найдет потерянный айтем из znwr.

из момента выдергивает цепкая хватка, она куда ощутимее ласк рандомных пикми девчонок. базилио слишком активно болтается в пространстве болванчиком, ноги заплетаются, а вся комната начинает кружиться адским калейдоскопом, по которому точно продюсер летит вниз сквозь все девять кругов данте, а может и катится с вершины горгорода по ступенькам - что-то из этого.

- алиса, - выдает внезапно имя, точно так же внезапно, как и икает после него из-за потери воздуха в этой тряске (причина уже названа по имени), - кто? что? я? - вопрос отдается залу или александру друзю, пока не понятно, кто будет отвечать, но походу тимур и сектор базар на барабане.

- ты чего так поздно? я тебя ждал на обеде... где была? у меня все хорошо, я вот, - очерчивает свободной рукой каких-то людей, - коммуницирую с людьми. тебе не пришла голосовуха в телеге днем?

к горлу подкатывает игристое, но успевает вернуться обратно по пищеводу, оставляя лишь мерзотное кислое послевкусие и скривившееся инстинктивно лицо.

ноги ватные, в голове перезвон колоколов и минимал-техно. за диджейкой очередной ноунейм с пультом от пионеров, купленным на авито. хочется блевануть, по пока что просто снова икает.

ему пизда.

- Что ты будешь делать?

Я немного подумал, доставая сигареты из кармана куртки. Пачка глухо ударилась об руку: несколько сигарет выскочило как черти из табакерки. Я взял одну, прислонил к губам. Подумал снова и развел руками, разбрасывая табак из неаккуратно скрученной бумаги. Дрянные сигареты. Дрянное обслуживание в этой вашей Финляндии.

- Не знаю.

Он склоняет голову набок, как будто посмеивается надо мной. Его вечно доброжелательное лицо выражает слишком много, если долго и хорошо его знать. Бутылка пива в руке рисует круг, как будто он показывает на весь этот мелкий городишко. Пиво, к моему неудовольствию, не выплескивается. Нечестная игра.

- Местные не горят желанием с тобой общаться, да? Смотрят на тебя как на врага. А на меня - как на придурка. Деревенского дурачка.

- Разве это не то, чего ты хотел? - я все же зажег сигарету и с наслаждением затянулся. - А что до местных - да и черт с ними. Или кто там у них вместо черта.

Это нормально, что они смотрят на меня как на врага. Я - чужак, нарушивший их уклад жизни. В таких удаленных уголках мира люди привыкли полагаться только на себя. Они считают, что сами могут справиться с любыми проблемами, а люди "сверху" только мешают да ворошат осиные гнезда. Я достаточно такого повидал. За свою карьеру - вполне.

Пепел от пары взмахов руки сыпется прямо на землю. Меня это не заботит. Земля не асфальт, все примет. Перемешается, перегноится, вырастет новая жизнь. Я же не пластик разбрасываю.

- Я так понимаю, на твою помощь полагаться не приходится?

Он смеется. Искренне и заразительно, задрав голову, которую вместе с этим еще и качает. Обычно это располагает к себе людей, но я знаю его слишком давно, и на меня магия дружелюбия не действует. Мне хочется разбить ему нос.

- Разве ж это интересно? Давай-ка ты сам с этим разберись, а я со стороны посмотрю. Да и времена моей боевой славы давно прошли.

Сигарета заканчивается. От Ахти я получил ровно ноль сведений - не стоило и стараться. Но все равно приятно было увидеть своего бывшего напарника в добром здравии. Пускай развлекается и пускает пыль в глаза местным. Ему всегда нравилось притворяться чересчур искренним дурачком, так легче всего было выведать чужие секреты. Но это не мой стиль. Да и талантов к артистизму у меня никогда не было, так что придется действовать по старинке.

Выяснять факты - общаться с местными - составлять единую картину. Я знаю, что говорят у меня за спиной: приехал из большого города, разнюхивает тут все, только портит. Лучше бы вообще не приезжал, мы бы сами разобрались. Люди боятся неизвестности, этот страх вшит в подкорку еще с самых древних времен, когда все мы жили в пещерах. Тьма всегда скрывает в себе опасность, и даже если это не так, лучше перестраховаться. Самое страшное: это то, чего ты не понимаешь. Потому что ты не знаешь, как этому противостоять.

Его вдова - женщина с другой фамилией - первая на очереди, разумеется. Не для допроса, но для выяснения обстоятельств. Пока что. Сбрасывать со счетов не стоит никого, значительная часть насильников и убийц - это люди, которым жертва доверяла. Пойду к ней завтра. Солнце уже почти скрылось за горизонтом, я стою в дверях единственного в городке бара и жалею, что не могу взять пива. Летний дождь превратил дороги в кашу, и ботинки теперь забрызганы коричневой грязью. По счастью, не я один тут такой.

Прохожу к барной стойке, разрезая косые взгляды людей. Шум голосов не прекращается, но все глаза смотрят на меня. Изучают, недовольно хмурятся. Что он здесь забыл? Пускай проваливает. Он нихрена не знает о нас, с чего он решил, что сможет распутать это дело?

Не в первый раз. Не в последний.

С другой стороны - лучше выделяться как можно меньше. Сейчас важнее получить расположение людей, чем следовать своим принципам. Я все же заказываю пива. И если другие взгляды устремлены на меня, то мой искоса следит за женщиной в черном платье. Траур? Или стиль? Она подходит ко мне сама, медленно, как будто напоказ. Это загадка, которую я пока не могу решить: общество здесь настолько плотно, что разрезать его тяжело. Добраться до того, что внутри, будет сложно. Каждое действие, каждый взгляд, каждое слово. Они ловят и обрабатывают его на свой лад, выдавая свою личную истину. Это пожалуй единственное, о чем Ахти меня предупредил.

- Верно, - я киваю. Она так смело садится рядом, что не остается пространства для маневра. Это точно было продуманное решение. Но для чего? - Я заметил, что меня не очень рады здесь видеть.

Пауза. Я поднимаю взгляд и встречаюсь глазами с ней. У меня нет желания играть в игры: я здесь только для того, чтобы делать свою работу. Выяснить, что произошло, и найти преступников.

- Вы тоже?