euphemia trinket; the hunger games

названная в честь матери, никогда не желала отзываться на юфимию.

это имя слишком навязанное, слишком чуждое, и оно не по размеру велико ( как то платье, что отдала соседка, а мать забыла его подшить ). эффи с детства живет в чужой коже и старается ей соответствовать. не барабанить пальцами по столу — за такое в капитолии бьют. не упрямиться — этого никто не терпит. и стараться что есть сил — только так можно выбиться за скобки среднего класса, загнанного в уравнение предместий, словно в насмешку.

эффи везет попасть в модели и встретить цезаря на одном из показов. потому что когда эффи откажется от спонсоров и их щедрых тарифов за ночь, цезарь будет единственным, кто останется на ее стороне.

эффи по подиуму шла увереннее, чем по земляным трещинам дистрикта двенадцать ( каблуки застревали и там, и там ). но раз отказалась работать в столице — перебирать вариантами нельзя, вот и эффи ( совсем не по-капитолийски зачесав настоящие волосы назад ) читает свои первые имена. тогда эффи не подозревала, что они в ней останутся такими же надломами, как и битые кости трибутов у рога изобилия.

эффи все еще живет не свою жизнь, когда снова подходит к спонсорам ( только теперь это ей приходится просить ). оставшиеся после подиума платья становятся неуместными и маломерят величине мероприятия. эффи вновь не вывозит свою воронью участь ( а до сороки она пока не дотягивает ). вот только запала у нее столько же, сколько в фабриках пятого. вот только энергия эффи бьет ключом — неуемная, живая, сквозь пальцы упруго толкается. и импульса эффи хватает на то, чтобы замкнуть цепь.

( на самом деле тоненькую цепочку браслета вокруг запястья )

цезарь посылает эффи свои прошлогодние костюмы, а тринкет на всю столицу объявляет, чью одежду она теперь носит на играх. эффи из благотворительности делает инфоповод, зарабатывает на свой первый парик и единственная из всех плачет, когда дети умирают на арене.

эффи становится синонимом к антихрупности. и к следующим играм она готовится уже лучше. платья на ней новые и сидят влитыми пластинами — настоящая броня, к сердцу не пробиться. ментор двенадцатого, непричесаный и дикий, хмуро стоит рядом в костюме ( в костюме! хэймитч! ), а сама эффи щебечет со спонсорами, играя с ними так, как годом ранее они играли с ней.

эффи переживет их всех, цезарь в этом не сомневается. потому что на его лице слезы протирают белила до дыр, а эффи держится. успокаивает цезаря, сжимает его плечо и щелкает по носу, чтобы отвлечь. эффи ( все еще не юфимия ) держится так, как никогда не умел держаться цезарь.

и когда в самую темную ночь цезарь и хэймитч вновь останутся перед погасшими экранами, обсуждая коронацию, эффи укоризненно обведет взглядом опустевшую бутылку перед ними и ничего не скажет. сядет рядом, избавится от туфель и фривольно закинет ноги на колени захмелевшего цезаря.

— больше никогда так не делай, — скажет цезарь с ложной строгостью.

а эффи только посмотрит на него. посмотрит своими глазами-озерами, глазами-молебнами, глазами-заводями.

и лениво пихнет цезаря пяткой в бок, даже не удосужив его ответом.

( вот это наглость, мисс тринкет )

браво.

---

умоляю, посмотрите вот на это, это и ОСОБЕННО это. я не настаиваю на внешности эмили блант, но она так замечательно подходит для эффи, что я влюблен уже сейчас. заявка, скорее всего, не в пару ( мы же не будем разбивать хэймитч + эффи ) ( хотя ты всегда можешь разбить мое сердце………………….. ). по крайней мере, на старте я готов пообещать долгую и действительно крепкую дружбу ( возможно, влюбленность, ху нью…………. ). потому что к эффи невозможно остаться равнодушным.

вы обязательно приходите, у нас отличный каст и очень ОЧЕНЬ крутые игроки. я завалю вас хэдами, обсужу всякое и даже могу сделать графику ( но это на самом деле угроза, а не приятный бонус ).

мне кажется, эффи из тех девочек, которым чересчур опекающие матери говорили «будь красивой, иначе тебя никто не полюбит». вот и эффи до сих пор старается изо всех сил, хотя понимает, насколько это глупо.

а еще я умираю от хэда на то, что за порчу имущества штрафуют именно сопровождающих, потому что они должны следить за поведением своих трибутов. поэтому эффи так ярко реагирует на красное дерево. представьте, какую часть зп ей придется отдать, чтобы возместить ущерб от китнисс! никакого годового бонуса не хватит.

пишу 4-6к, иногда мажу курсивом, использую сомнительные метафоры ( я предупредил ). в ответ попрошу пост, чтобы чекнуть, сойдемся мы или как.

в общем, очень жду и уже люблю! остальное ( читай: хэймитч и, возможно, даже под моей маской ) приложится.

пример поста;

сетку фотографий дамиано оставляет себе.

бросает в чемодан, даже не задумываясь, и обещает себе, что потом обязательно успокоит викторию, которая слишком уж демонизирует любое присутствие дамиано в экосистеме итана.

у него с итаном все-таки не матрица, чтобы на пересечении общих квадратов рисовать единый смысл. у них — стрельчатая прямая.

от гримерки до сцены и дальше по взлетной полосе.

загрузка профиля очередным днем выходит с трудом, табло лица все еще в стадии настройки. дамиано тянет на себя блестящую ткань и старается не моргать, когда визажистка вдруг преисполняется в экспериментах и клеит ему полосу искусственных ресниц.

— как в вашем клипе, помнишь? — подначивает она.

и виктория смеется громче других, потому что именно она запихивала ногу дамиано в здоровенные каблуки для ролика. в виктории тогда жила отличница-максималистка, и после школы она думала, что если играть по правилам, то можно победить. тогда рубашки виктории были на каждый день выглажены матерью, а узкие стрелки появлялись разве что во время редких выступлениях в замшелых барах рима.

и все же в то время виктория была свободнее, чем сейчас. дамиано знает — они оба кормятся за счет образа. за счет той вседозволенности, которую продуктологи упаковывают на фотосессиях и интервью. и они оба идут на шелковом поводу, пока это дает свои результаты.

томас не такой, томас по-левацки против эпатажа, который он демонстративно игнорирует ( хотя тащит на сцену гитару в стразах и ебет зал добрые десять минут на соло ).

итан же с самого начала был другим. итан аутично закрыт внутри себя, он — птичий короб, из которого не доносится ни звука. итан себя отдает в стуке, в ритме, в той силе, с которой он включается в общий порыв музыки.

итан говорит барабанным звоном по тонким перепонкам и молчит вне сцены, теряя за ней все свои инструменты для общения.

итан непохожий, итан пестрой тишиной выделяется из общего потока, и этим он становится идеальным для группы, в которой уже есть королева стиля и королева школы ( попеременно дамиано и виктория этими титулами меняются ).

итан смотрит, итан видит, итан почти не дышит, зависая на долю секунды с палочками в руках, перед там как начинается концерт ( итан думает, что дамиано этого не замечает, но он, блять, видит это и даже больше ).

итан стягивает длинные волосы в хвост, когда становится слишком жарко. итан может невзначай провести языком по верхней губе и даже не понять, что так он бы соблазнил половину стадиона ( но фокус камеры был не на нем ).

итан — бермудское потрясение. и дамиано, теряя навигацию, попадает прямо в сердце шторма.

— так удобно, — заявляет дамиано и отмахивается от предложенного стула.

и проскальзывает по коленям итана, стараясь устроиться поудобнее. дамиано не знает, кого он этим пытается больше впечатлить — себя, итана или невольных зрителей. но он выгибается в пояснице так, чтобы вжать ладонь итана плотнее в свою кожу ( все равно скрытую под пиджаком ) и делает еще один лэп-круг, словно у них тут хоум-видео, а не приличная запись.

( в таких мелких комнатах разве что трахаться при искусственном свете, а не говорить о планах на следующие выступления )

— мы с нетерпением ждем тур по америке, — дамиано просит воду и глотает ее так жадно, будто бы находится на грани жизни и смерти. — мы пока не можем предоставить анонс, но обязательно следите за нашими соцсетями.

виктория смеется в привычной грубоватой манере и тянется к дамиано, чтобы смахнуть с его плеча невидимую пыль. короткие ногти виктории на удивление больно впиваются в плечо, и дамиано почти что читает ее мысли — заканчивай с этим.

приходится все-таки согласиться на стул, но усаживается дамиано на нем слишком фривольно, чтобы своим коленом касаться колена итана.

( виктория сама объявила эту войну, но поломает все свои копья еще на ее середине )

— едешь с нами, — бросает дамиано в курилке после интервью и целится остовом сигареты прямо в сердце итану. — и это не обсуждается.

если понадобится, дамиано сам вытащит этого затворника из его кельи и сопроводит в блядскую обитель разврата и шотов за десятку евро / штука.

( дамиано не называет итана по имени, не обращается к нему на «ты» )

потому что знает что так обязательно закастует появление беловолосой ведьмы, почти как из хроник нарнии, которые бы он сейчас пересмотрел и точно бы назвал себя львом.

( на самом деле дамиано один из тех королей, который был самым большим дураком )

в клубе становится душно и темно, дамиано за один раз пьет больше, чтобы поскорее потерять чувство реальности.

и как только он тянет ладонь к итану, чтобы позвать его перекурить, виктория оказывается первой ( и идет в наступление ).

— потанцуй с мартиной, — советует она и подталкивает подружку почти что дамиано в протянутые руки. — а то она скучает.

в жертву теперь приносят самых близких.

( виктория тоже не называет дамиано по имени, тоже не обращается к нему на «ты» )

чтобы он вдруг не позволил себе большего. чтобы он не стал думать своей головой и не послал их немое соглашение к черту ( и под черту категоричного отрицания ).

дамиано усмехается пьяными губами. и тянет мартину к себе, даже не стараясь быть аккуратным.

она с готовностью шепчет что-то на итальянском, но дамиано ее как будто бы не слышит.

он выходит на танцпол и все, о чем может жить — это замкнутые стены клуба. в которых его пульс бьется с такой же силой, как и барабанный ритм итана.

дамиано становится музыкой под его руками.

и в этом он растворяется окончательно, даже не замечая ладоней мартины под своей рубашкой.

Дрожащие отпечатки медленными круговыми движениями отогревают пульсирующие привычной болью виски: за ними – она знает – ничего интересного, всего лишь кость, а под ней: нервные волокна, обаявшие базальные ганглии, таламус и мозжечок. Где-то между – покоится? возможно, царит? – вместилище для того, что люди называют душой. Альт поджимает губы: по факту – это лишь оцифрованные мозгом воспоминания, запятые между принятыми решениями, помойка из непереваренных мыслей и немного людской гнильцы. В любом случае, вся эта каша на запах такая же, как нечаянно забытый во включенной микроволновке дешевый ужин в пластиковых ванночках – что есть цифровое бессмертие в первую очередь, если не смерть телесного.

Альт ненароком хмурит лицо.
Таранит лопатками заляпанную мелкой моросью стену и отрешенно закуривает.

Дым преломляет навязчивый свет неоновых вывесок, похрипывающих над головой – затеряться среди одинаково несчастных лиц оказывается не так уж и сложно, но у Каннингэм на сегодня другие планы: поэтому она натянуто улыбается. Укладывает непослушные волосы за ухо и, не туша сигареты, заходит в оплеванное перегаром помещение клуба – средней паршивости гитарные рифы сдирают остатки самообладания с ее ушных перепонок: едкий гул проползает извне вовнутрь, ощущаясь там легкой вибрацией.

Не то, чтобы это было слишком приятно.

– Эй, киса, – лицо первого она заприметила, еще выходя из такси: осыпанный крестиками лопнувших капилляров нос и глаза цвета меди; они, кстати, таращились на нее сейчас, не скрывая скопившийся на дне зрачков азарт ищейки, – мне кажется, что ты должна пройти с нами.

[indent] – Да ладно? Тебе кажется?

– Ага. Я вот практически уверен, – лицо второго она не запомнила бы даже при условии, что его будут печатать на первых полосах: настолько оно… пресное. Безжизненное и тупое.

Альт выдавливает улыбку и та рисуется неестественной – хищной – расплывается кривым полумесяцем меж ямочек ее щек. В голове разносится характерный «клац» – прутья захлопнувшейся клетки ощущаются чересчур реальными – наебку выдает лишь неприятная рябь, вылизывающая побагровевшую сетчатку.

На черной помаде выступают алые градины.

[indent] – И куда же мы пойдем?

Ранчо Коронадо. Промышленная зона. 10к эдди. Ебанные десять тысяч? Это даже обидно – Альт наигранно опускает глаза, пока полирует цифровыми зрачками чужие карманы. Ждет. Кто заказчик? Кто, кто, кто, кто, кто–

Званые гости говорят не по делу – чужую болтовню довольно просто пропускать мимо ушей – сегодня мозг отчаянно жаден на смыслы. Понимает: среди них нет раннеров. Даже тот – третий, который просто молчит – не оказывает сопротивления, и это кажется настолько глупым, что тянет на выстроенную наспех ловушку. Мысленно отмечает: мало денег? Или недостаточно опыта. Тяжесть мускулов против тяжести интеллекта – забава, которая порядком поднадоела. Наверное? Может быть.

[indent] – Так что ты там говорил?..

Когда маленькая компания делает шаг за порог «Каденции», незнакомая хрипотца прерывает эфир.

Лицо наигранного смельчака кажется Альт чересчур помятым – багровые кольца на ноздрях и серебряный протез выдают в нем главную звезду этого охуенно тоскливого вечера: Джонни Сильверхенд выглядел куда хуже, чем его отполированное альтер эго на плакатах, но это не сильно ее удивляет. У рокеров всегда так – перегар, намертво вцепившаяся в лицо щетина и исцарапанные авиаторы в любое время суток: выглядит скорее комично, нежели еще как-нибудь.

Альт выдыхает злобу на влажные губы, когда коннект окончательно рвется – кто блядский заказчик?

[indent] – Ты ебанный идиот, – констатация факта. Рыцарство в эти дни лишь реликт, а вот игра в него – не более чем жалкая попытка затащить дуру в кровать. Жалкое зрелище, – неужели тебе настолько мало этой засранной сцены для самоутверждения?

Истлевший труп былой сигареты смазывается по бетону тяжелой подошвой ее ботинок, пока тонкие пальчики рваными паучьими движениями выуживают новую палочку из смятой пачки.

[indent] – Яростные попытки стать центром любого конфликта выдают в тебе закомплексованного подростка. Тебе не говорили?

бог любит троицу
сломай себе два пальца
и крестись здоровыми

---

Пыль да смола - внутренности лениво переворачиваются; святыми костями получается умело ложиться на амбразуру, зрачок аккуратно закрывает дуло пистолета. Мужество щерится на солнце, пускает корни в чернозём, пропитанный пустыми надеждами и короткими письмами родственникам. Война - состояние перманентное, вальяжно перетекающее из одной фазы в другую; понятия путаются, приказы выполняются. Усталость берёт измором - затишье на поле брани пугает недолговечностью. Мужество устало гудит желваками под кожей, Алчность смотрит на него глазами великих императоров, жадно алкающих власти, глазами малолеток, срывающих джекпот славы (тринадцать выстрелов в одноклассников в счёт просроченной кармы), глазами богострастных уверовавших в своё единое и ничто другое возможное. На секунду ему чудится масляный, сандаловый взгляд Гордости - спрашивать, о чьё нутро на этот раз та точит коготки, желания нет.

Гнёзда пустуют, бледнеет верёвка, тлеет огонь - этот спор стелется от ступней Яхве, повёрнутых на восток; то и дело, что бегаешь да умасливаешь, смысл улавливаешь, закапываешься по уши в далеко не свои, но своих питомцев проблемы. Благодетель - и даже на зубах уже неприятно хрустит. Верить в благо, оказывается, то ещё ярмо.
- Прошу, хотя бы сегодня, давай без зубоскальства, -
спокойно произносит Мужество.
- Я чертовски устал, - признаётся, отводя на секунду взгляд.

На шее бьётся маленькая жилка - Мужество царапает её ногтями, воспалённая кожа норовит отвалиться неровными лоскутами. Бледно-синее окружие, незаметное человеческому взгляду, убегает за воротник; сторожевая петля, повешенная заботливой рукой Отца, уже давно не мешает дышать - ослабевает редко, железом раскалённым напоминает о том, что первое и самое главное бремя - служить. Чувство вины не притупляется с годами. Благородство не умирает по прошествии столетий. Верность не изнашивается как старая рубаха после длительного ношения. Не верьте слепым простакам, на каждом углу воспевающим - человеческие ценности ветхи. Не верьте. Они всегда останутся рядом - за спиной, ночным наваждением, слезами плакальщиц; боль не ослабит хватку. Не ослабит. Мужество никогда не чувствует себя бессильным, и сейчас к собственной дезориентированности ползёт, упрямо цепляясь за остатки самообладания, чувство вселенского наёба и злости.

Бьёт с особым цинизмом, но не убивает - Алчность улыбается, придвигается ближе; Мужество делает шумный вдох - к запахам алкоголя и вывернутых наизнанку человеческих душ норовисто примешивается вуаль лёгкой сладости, вседозволенного желания. Грехи на то и зовутся Страстями, что играючи всё портят.
- Не знаю, какую игру ты затеяла, - Мужество поворачивает голову навстречу её ладони, поднимающейся по плечу; её лицо оказывается едва ли не вплотную, но морок в глазах рассеивается. Шепот последних слов скатывается по напряженным скулам, теряется в пустой рюмке. - Я плохой игрок и, кажется, тебе это известно.

- Боюсь предположить, на какие жертвы ты пошла, - он прячет усмешку в рюмке, взгляд иссекает яремную вену. Её чужеродность давит на плечи, деревенский паб, наполненный трескучими голосами дальнобойщиков, явно не золотой молодёжи да местных забулдыг, совсем не бьётся с декорациями, к которым привыкло её холенное, расслабленное тело. Алчность дотрагивается до запястья, по коже пробегает прицельный электрический импульс. Где-то за горизонтом Яхве переворачивается, желательно, в гробу. Противоположности, созданные для вечного противостояния, имеют много больше общего, чем кажется по-первой.

- Решила сменить обстановку? - звучит риторически, потому что Храбрость уже знает ответ. Ей, видимо, просто стало скучно.
Под кожей пляшут мурашки - то ли от её непосредственной близости, то ли из-за чужих взглядов, плотоядно сконцентрированных за её спиной. Естественно, Алчность собой меняет планы на вечер. Температура медленно, но верно повышается. Мужеству, впервые за несколько недель, становится интересно.

Для глинистой почвы лучше брать штыковую лопату, заточенную как нож. Ею же удобно разрубать мелкие суставы: локтевой, межпозвонковые, лучезапястные; суставы крупнее только ножовкой – зубья звенят, когда натыкаются на кость вместо податливых хрящей и мякоти. Вибрация сопротивления идёт от лезвия к собственной руке. Резать можно только по соединениям костей, иначе никак.
Первый раз он заебался ладонями сгребать осколки голени и ошмётки кожи.

Вечер, чтобы расчленить тело, неделя или даже больше до – найти подходящее место. Он ищет землю, которая никогда не встречала человека, которой не касался плуг или подошва ботинок, в которую не опускали семена, выведенные в результате столетней селекции. Девственную землю, нетронутую, непригодную для эксплуатации и насилия. Поросшая бурьяном, жёсткая и когда в неё втыкаешь лопату — ощущаешь, будто мать глиняными вязкими руками сопротивляется ему.
У такой земли особый звук, у такой есть пульс спящего человека. Тор его слышит, когда щекой прижимается к ней, будто к чужому брюху. Глухим рокотом мама переваривает мертвечину в соль, перегной и торф, слизывает с кости весь кальций, а с мяса выжимает белок.   

Ёрд, ты слышишь, это тебе.

Когда это началось. Наверное, впервые, когда Тор увидел репортаж про кимберлитовую трубку где-то в Сибири -  открытая зияющая рана в теле Ёрд посреди города, многоэтажки, обступающие края язвы. Она как будто лежала на вскрытии с вывороченным наружу кишечником и желудком. По стенкам её внутренностей ползли огромные машины, загруженные рудой — отмершая чешуя её кожи с белыми пятнами гноя. Иногда в них находили алмазы – её застывшие слёзы. Такие происходят от высокого давления, когда так больно, что Ёрд плачет тысячелетиями углеродом.

Тор смотрел, как они проворачивают в матери бур, углубляя увечье до самого центра.
А после Тор заставил Ёрд смотреть, как он проворачивал нож в брюхе какого-то пойманного шахтёра.
Он просто произвёл обмен. Вот тогда это началось.

Тор делает, что она велит, движется, если она позволит, смотрит на то, на что она укажет. Его сознание сходится в точке 60х60х60 сантиметров. Он смотрит на живое, беспомощное, что дал матери. Пальцем он щелкает по лепестку пиона  и с удивлением обнаруживает, что он не осыпается прахом.
Когда Ёрд поднимается на ноги, он остаётся на коленях. Он запрокидывает голову, но видит только равнодушный треугольник подбородка.

— Ты же видишь, я могу быть как ты, — Тор утыкается носом в живот матери, трётся то одной щекой, то другой. Ладонями он обхватывает её поясницу и вжимает в себя, будто пытается прогрызться к её печени, — посмотри на меня. Я учусь быть как ты.

За кисть он перехватывает её руку и тянет к своему лицу, чтобы слизать с её пальцев всю дневную пыль и грязь. Кончиком языка по костяшкам, влажно целует центр ладони. Ему хочется откусить один палец, хотя бы фалангу для себя, чтобы носить в карманах.

я беру в руку факел и чувствую пьяный жар.

я предам их тела огню
чтобы выпытать
где ты.

на пути к орлинову гнезду от грачиного приюта замки горели. фитили дома ваксли, редфорт, железная дубрава уэйнвудов. в долину, принесшую присягу рейнире таргариен, эймонд нес только пламя и смерть. он обогнул речные земли, уходя от прямого столкновения с армией черных, пока сир кристон, занявший место десницы, собирал войска для атаки, пауза, образовавшаяся из-за перегруппировки войск, длилась недолго. вести о том, что дети принцессы-шлюхи и ее мужа-предателя были отправлены к арренам, быстро достигли столицы.

я полечу за ними, - сжав плечи хелейны, тихо проговорил эймонд. сестра, раздавленная смертью первенца, была похожа на бледную тень от прежней себя. она выцвела, скорбя о джейхейрисе, отводила взгляд от мейлора, ее тонкие запястья стали похожи на хрупкие веточки. - и отомщу за смерть сына. (твоего) (нашего) тело джейхейриса было сожжено в пламени по традициям дома, его прах был развеян, но утрата все еще жгла эймонда, она же до костей обуглила  и хелейну. новый защитник державы, принявший на себя титул и корону взамен эйгона, поцеловал сестру лишь раз, коснулся дрожащих ресниц губами - та слабо выдохнула в ответ.

малявка бастард, девчонка порочного принца должны были сполна расплатиться за смерть маленького наследника, и если даже их тела не украсят ворота красного замка, то хотя бы на долгие годы они окажутся заточены в темницах, станут ударом для всех, кто встал под шлюшьи знамена.

[indent][indent][indent][indent][indent][indent][indent][indent] [ и замки стали гореть]

сидя на вхагар, глядя с высоты на то, как воспламеняются соломенные крыши и горящие люди выбегают из своих домов, эймонд чувствовал лишь черную пустоту. крики забирались сквозь уши в грудную клетку, бились эхом о своды ребер, вхагар вторила им и огонь сначала разгорался внутри, оплавляя седельные цепи, а после проливался потоком на головы. эймонд не щадил врагов короны, перед ним волной шел ужас, чтобы сука-аррен прекрасно знала кто наступает к неуязвимому с земли замку. как когда-то королева висенья преодолела все защитные форпосты, так и эймонд на крыльях все той же вхагар, снова шел войной к горным лордам. дым закрывал голубое небо, черные столбы мешались с облаками, передавая сигнал, но огонь - это благородная смерть, драконье пламя быстро лишает жизни, он не мучает часами агонии, он не заставляет матерей выбирать кем из сыновей жертвовать, убивая одинаково и богатых, и бедных, и родителей, и детей.

вхагар трижды облетела копье гиганта, давая возможность арренам выйти навстречу. эймон приказал дракону снижаться и ее мощные лапы рухнули на внутренний двор, снося хвостом несколько камней старинной каменной кладки. места для могучей самки было мало, она  повернула голову, переступив с ноги на ногу, и эймонд наконец увидел перед собой леди джейн.

она была моложе, чем думал защитник державы. скуластое лицо, темные волосы, несколько прядей седых волос и гордый разворот плеч. эймонд с удовольствием скормил бы ее своему дракону, но вместо этого лишь оперся локтем на собственное колено, глядя сверху вниз на  несчастных копейщиков, выставивших вперед свои палки, словно они могли хоть как-то ранить вхагар.

[indent][indent] - я пришел за бастардом стронгов и за своей кузиной рейной. - тонкая улыбка расползлась по губам, таргариен выгнул бровь, изучая чужие лица. - преклоните колени перед истинным королем семи королевств и отдайте моих родичей, а взамен я пощажу ваши жизни, леди аррен. тогда замки долины перестанут гореть.

равноценный обмен. куда лучший, чем все, что они заслужили за измену. эймонд дал на размышления женщине несколько драгоценных секунд, но вхагар все равно нависла над людьми, выдохнув нагретый воздух из своего чрева, словно предупреждая о бесполезности сопротивления, а заодно поторапливая в принятии решения.

[indent][indent] - принца джоффри здесь нет, - наконец произнесла аррен, так и не опустив свои колени к земле. эймонд в ответ недовольно скривился. все краткое терпение уже подходило к концу, гнев медленно расползался по жилам, вытесняя собою кровь.

[indent][indent] - но рейна здесь, - догадливо ответил он, пальцы крепко сжали ручку седла. - ведите девчонку, леди, пока еще живы.

пустых обещаний давать не хотелось, клясться, что мелкая веточка паршивого семени останется в живых было бесполезно. эймонд успел заслужить свое прозвище, дважды убийцей родичей его уже не смогут прозвать, да и не поверил бы никто, что смерть люцериса была смесью досадной случайности и провидения богов. если рейне будет суждено упасть с высоты, пока они будут лететь в королевскую гавань, то так тому и быть.

аррен тем временем кивнула головой, чтобы один из рыцарей вернулся в замок, видимо за девчонкой, а вхагар, внезапно вскинула голову выше и зарычала, привлекая внимание. все, кто был во дворе, с надеждой подняли глаза к облакам, но только эймонд различил едва заметную темную точку на фоне солнца. вхагар зарычала снова, вспарывая землю под своими лапами, эймонд цыкнул недовольно, заставляя драконицу повернуться, поднимаясь выше на одну из башен гнезда. кто-то внизу истошно заорал, видимо придавленный лапой или хвостом. очертания дракона на свету расплывались, мешая рассмотреть детали, но это не был караксес, чье змеиное тело таргариен распознал бы из тысячи прочих, мелеис уже издохла, а для вермитора так и не нашлось достойного всадника. прочие же драконы не могли сравниться с вхагар. эймонд криво и злорадно улыбнулся, давая возможность отчаянному заступнику подлететь ближе, аккурат настолько, чтобы драконица выпустила пламя в сторону нового гостя.

иви закатывает глаза, джейкоб, кажется, даже на смертном одре найдет возможность попаясничать, без этого он просто не был бы сам собой. впрочем, этот уровень практически вопиющего неуважения по отношению к ассасинам, которые буквально сформировали братство в том виде, в котором оно существует сейчас... кажется, уже перестает даже удивлять иви. учитывая, что чаще всего подобным провокациями он занимается исключительно назло. чтобы повеселится с того, как она злится. сейчас, впрочем, иви не злится. она все еще отчаянно пытается найти выход из всего произошедшего.

— а ты почитай записи, — слабо отбивается иви. так или иначе, но основную суть джейкоб уловил. возможно, если он перестанет вести себя как последняя задница, то даже сможет еще и сделать правильные выводы. хотя бы двинуться в их сторону. — если ты еще читать не разучился. — укол такой же древний, как и и дерганье за косички — одна их тех причин, по которые иви собирает волосы. она усмехается только и откидывается к стенке, не испытывая никаких угрызений совести.

в одном джейкоб точно был прав: отец был бы в ужасе.
но разочаровался ли он бы в них? иви предпочитает не думать сейчас об этом. они в процессе освобождения города от тамплиеров, и судить результат их работы можно будет только в самом конце. тогда же можно будет сходить в собор святого павла и облегчить душу мыслями о том, что он их видел и гордился бы. до той поры — никаких лишних мечтаний и  воздыханий. только миссия.

у джейкоба, например, уже миссия наклевалась. испытывать тот же уровень воодушевления, что и брат, у иви совершенно не получалось даже после полувыпитой бутылки рома. сколько бы районов они не захватывали, никогда висельники не переходили к ним полностью. подобный оптимизм со стороны джейкоба выглядел безрассудной глупостью, но... иви пытается смотреть с других сторон и искать лучшее; например, её слова достаточно вдохновляют, чтобы он начинал думать о новых началах. даже если они очень сомнительны.

— и как ты их собираешься переманивать? еженедельными карточными турнирами? — в которых кто-то далеко не так хорош, как считает. иви хмыкает, но и не высказывает больших сомнений. просто задает достаточно здравые вопросы. в какой-то момент иви фокусирует взгляд на бутылке и полагает, что слишком здравые вопросы для сейчас. возможно, стоит отложить их на потом. зато подзатыльник сработал. обиженный взгляд она увидела, но кто еще из них двоих должен был обижаться. зато можно было быть спокойной: больше таких комментариев не будет.

— им пришлось бы очень сильно постараться, чтобы найти актера, подходящего под мастера эцио, — бормочет иви, чуть-чуть краснеет, и отворачивается. может, и хорошо, что в итоге не поставили. или поставили? если да, то даже немного жаль, что не удалось увидеть. не восхищаться эцио аудиторе было невозможно. и иви восхищалась. возможно, немного сильно увлеченно, но тревоги девичьего сердца — это тревоги девичьего сердца. и вообще дела давно минувших лет. она выросла и стала куда более зрелой для... подобного. просто роль эцио требовала куда большего понимания, чем могло бы хоть когда-то быть у рота. — неважно, впрочем. сгорело и сгорело. — она почти сразу же запивает собственные слова, очень сильно пытаясь их нивелировать.

отвлеченные мысли постепенно становятся более сфокусированными и серьезными. это все еще не отпускает джейкоба. но на это нужно было больше времени. но, по крайней мере, они были друг у друга.
иви находит руку джейкоба и сжимает.

— мы в этом вместе, джейкоб. до конца, — каким бы этот конец не был. впрочем, учитывая, в какую авантюру они себя ввязали, прыгнув в поезд до лондона, конец в любом случае будет как минимум веселым. и все же иви серьезна. она внимательно смотрит на джейкоба, потому что говорит то, что действительно много для неё значит. когда отец был в индии, только они у друг друга и были. сейчас отец в раю, и они снова остались друг с другом, но никогда — одни. она немного сползает и кладет голову на плечо джейкоба.

коротко усмехается. вот вроде бы так прекрасно начал. даже будто бы сделал нужные выводы, чтобы двинуться дальше, а на самом деле сделал столько шагов назад в своем развитии, доходя до уровня капризного десятилетнего ребенка, который очень сильно не хочет идти к врачу, если ему не пообещать конфетку. с другой стороны, вспоминая что клару, что артура.... некоторые десятилетки были гораздо взрослее, чем джейкоб фрай.

— а ты знаешь, что хорошие братья не попадают в тюрьму, чтобы их потом везти к врачам? — иви приподнимает одну бровь, хмыкая. — тебе нужно сегодня еще и выспаться. я хочу, чтобы мы лечили твои раны, а не твое похмелье.

впрочем, вместе с тем иви прекрасно осознает, что одно без другого вообще никак не получится. джейкоб довольно уверенно выглядел как человек, планирущий напиться, и лучшее, что может в подобных действиях сделать иви — это поддержать. и все равно завтра отправить к врачу, даже если последствия попойки ударят и по ней. не худшее, что может быть. может, генри поделится своими травами с родины, и удастся хоть с головной болью разобраться.

иви стыдно смотреть в глаза мистеру грину — в общем-то, поэтому она и не смотрит. когда пошли первые слушки она пыталась защищать джейкоба, высказывая предположение, что он уже взрослый мальчик, способный самостоятельно справится со всем так, как и полагается образцовому ассасину, не подставляя ни себя, ни братство. да, на его счете уже есть свои неудачи, но отец говорил о том, что на ошибках надо учится, и... джейкоб все прослушал, очевидно.

иначе бы мистер аберлайн не выразил в своем письме столько тревог. половина из которых, по весьма понятным причинам того, что братец решил никогда себе не изменять, была джейкобом проигнорирована. и здесь защищать уже бесполезно, только и остается, что тяжело вздохнуть и развести руками, признавая очевидное. исследования по частице эдема приходится отложить — хотя бы частично. им в руки попал документ времен, когда лондон и лондоном-то не был, расшифровав который они могли бы так сильно продвинуться!.. или хотя бы получить бесценные исторические сведения.

и, к великому сожалению иви, под "частично" приходится подразумевать то, что она займется джейкобом. грачами. висельниками. и бог еще знает, какой катастрофой, о которой не успели узнать газеты. пока все не придет хоть в какое-то подобие нормы, смотреть в глаза мистеру грину было слишком... может, ему удастся исследовать записи лучше, зная, что дело теперь в руках иви, не отвлекаясь на лишнее. если у него все получится, она будет искренне за него рада.

иви поднимает взгляд на джейкоба. он в своей лучшей манере сияет сарказмом и беспечностью, будто бы он вообще во всем этом не замешан.

— мистер грин, — подчеркивая отсутствие необходимостей в фамильярностях голосом,— сейчас занят. — посвящать джейкоба в тонкости важности совершенного открытия и то, что несколько поколений ассасинов до них гонялись за этим документом, пытаясь вырвать из рук тамплиеров, которые еще большее количество поколений пытались расшифровать, бесполезно. иви только фыркает. зато, когда все получится, можно будет гордится.

пока что им гордится нечем. фотография останков  альгамбры на первой полосе с кричащим заголовком — явно не повод.

— джейкоб, — это тот тон, который иви использует каждый раз, когда брат переходит грани своего запредельного веселья до стадии полной и абсолютной неуместности. никому из здесь присутствующих, включая аж целых их двоих, не было весело. иви трет переносицу, не отводя взгляд от джейкоба. если тот пришел, то либо в его голове зрел ужасающий план, либо плана вовсе не было, но не было и никаких подвижек. тех, на которые возлагала надежды иви, разговаривая с генри.

— вообще-то, как раз из-за того, что они и не разбросаны везде и всюду, мы и работаем... — в своей страстной речи она даже слегка приподнимается с кресла, а потом соображает, что нужно осечься. выдохнуть.  расставить приоритеты по своим местам. пояснение брату за тех, кто был раньше, не способствует конкретно сейчас делу. но объяснить ему то, сколько он ошибок допустил, было правильным. отец бы так поступил.

— а я же говорила. в нашей работе нужна осмотрительность, умение оценивать последствия действий, чтобы в итоге не было... этого, — бросает быстрый взгляд на газеты.— если ты помнишь, то в кредо было кое-что про "не подставлять братство". — но джейкобу определенно куда больше нравилась часть, в которой говорится про "все дозволено". зато определенно не нравится, когда отчитывают, но он знал, на что идет, когда пришел к ней за помощью. придется понести ответственность.

— нужно найти источник слухов. да, сейчас пишут уже все, но кто-то бросил красную тряпку первый, остальные просто подхватили сенсацию, — иви не задерживается долго на отчитывании, в основном потому что джейкоб не слушает речи, длящиеся дольше двух предложений. временами одного, но длинного. не потому, что не может, но потому что очень и очень сильно не хочет. — я проследила след, и первыми писали daily london. желтая пресса, — она ведет плечами, хмыкнув.— причем пишет не один конкретный журналист, а каждый раз разный. полагаю, что раз им не особо важно имя, то все идет от главного редактора. возможно, стоит наведаться к нему в гости и спросить о неожиданных доходах.

иви слегка склоняет голову в сторону. джейкоб очевидно бегал по висельникам, и этим и их только больше злил, вместо того, чтобы искать источник непосредственно. но зато сейчас выглядит более чем готовым к любой вылазке и именно поэтому. — ну-ка стоять, — в мгновение трость оказывается в руках и цепляется рукоятью за плечо джейкоба, останавливая. — я пойду с тобой. вдруг переговоры пойдут не в то русло.

иви мягко предупреждает. ругаться с прессой, даже если эта пресса сейчас против них — идея очень плохая. у них определенно не те же финансы, что и у старрика, чтобы переманивать всех на свою сторону наиболее простым путем. а значит надо хотя бы не ссорится. слишком сильно, по крайней мере. джейкоб явно не пойдет в поножовщину в первые же пять минут, но он умеет оставлять о себе... впечатление.

— его зовут джордж хоторн, проживает в восточной части блумсбери, — как бы не был хорош их поезд, часть пути все равно придется проделать по крышам. если бы дело было менее серьезным, можно было бы даже наперегонки, но... думается сейчас куда больше о том, сколько предстоит сделать, чем о том, где скосить путь. — расскажешь свою версию событий? — в которой очевидно все пошло наперекосяк, но в которых очевидно точно нет грачей, решивших ни с того ни с сего поджечь целый театр, что привело к... катастрофе.

джейкоб мыслит широко, пока иви мыслит реалистично. у них нет достаточной шпионской сети — только помощь нед, которая первой кинула весть о том, что произошло у джейкоба, у них нет крепкого бюро с рекрутами и старшими ассасинами и у них нет все еще частицы эдема, чтобы можно было получить одобрение от совета. а еще количество грачей под их руководством в последнее время начало стремительно сокращаться — спасибо особо яростным столкновениям с висельниками, которые мало того, что поредили их ряды, так еще и часть запугали. им бы разобраться с тем масштабным ворохом препятствий, что стоит перед ними сейчас, а потом уже думать и о прессе.

...которая все равно не станет печатать объявления о вступлении в "грачи".

— нам нужно сконцентрироваться на более важных задачах сейчас, — например, о том, чтобы возвращать джейкоба с небес на землю. это — задача минимум, но впереди стоят куда более глобальные. пробежка по крышам бодрит, свежий воздух более благоустроенных районов заставляет в очередной напоминает о том, сколько еще предстоит сделать. каждый район должен быть таким, а не... ист-эндом, жить в котором невозможно — только выживать. крюк-кошка послушно цепляется за черепицы, позволяя быстрее перемещаться с одной крыши на другую, но даже шум ветра не скрывает слишком знакомых нот в бурчании джейкоба.

сосредоточенное серьезное выражение лица иви на пару мгновений смягчается. между ними часто вспыхивает недопонимание, на столкновении их взглядов и зиждется хрупкий баланс в происходящем вокруг. и все же сейчас джейкоб дает такой отпор не по причине того, что не хочет признавать свою неправоту, а потому что его это задевает. только вот сильнее, чем он себе в этом хочет признаваться. иви это знает — в конце концов, не зря они близнецы, и поэтому просто принимает это. оставляет тайной между ними, такой же, как и множество других, начиная с любимого маминого разбитого сервиза, который перевернула кошка, а вовсе не их тренировки в ловкости, заканчивая... сейчас.

— но?.. — поэтому иви не нажимает, позволяя джейкобу продолжить самому. пусть расскажет столько, сколько хочет. отсутствие информации, конечно, сильно побьет по правильному выстраиванию тактики, но... видимо, пробелы придется просто оставить на нэд. она точно найдет очевидцев. как и аберлайн. то, в каком долгу перед ними приходится быть, часто вызывает только тяжелый вздох. но чем больше жать на джейкоба, тем меньше он откроется.

— джейкоб, этот план... — иви прикрывает глаза, выдыхая. она не хотела сейчас продолжать чтение нотации — не то время и не место, вместо этого сказать правильные слова, но он недослушал, воспринял все иначе и с этим просто приходится работать. она выдыхает. ладно. надо просто собраться и не позволить на эмоциях понаделать глупостей джейкобу. не самая простая задача, но и не та, с которой иви сталкивается в первый раз.— поговорим потом. — сейчас, очевидно, разговор бы все равно не склеился, а дело их не ждет.

— он живет на втором этаже, — его видно, расхаживающим из стороны в сторону, в окне. а вот ниже... — висельники. наверняка охраняют. — иви безрадостно хмыкает. — если тебя заметят, то сразу начнется драка, а он сбежит. — ловить по городу было непросто, но возможно, но вместе с этим пришлось бы привлекать много лишнего внимания. в том числе и со стороны полиции. последнее, что им сейчас нужно было — это подобные последствия.

— я подкуплю детей, они отвлекут внимание висельников, — не обеднеет на пару шиллингов. — заведут в тупик, где ты разберешься с ними. тихо. — внимательный красноречивый взгляд. — я проникну в дом и мило побеседую, — иви верит в то, что увидев её, в отличии от джейкоба, он не сумеет сорваться так быстро и рьяно с места, а значит можно хотя бы попытаться поговорить. — и когда мои аргументы закончатся, ты увидишь, как открывается окно и, как нас учили, вежливо поздороваешься. — она легко толкает в бок, ухмыляясь. эту часть воспитания джейкоб воспринял очень хорошо.

она коротко кивает, ловко спускаясь с крыши. даже в самой худшей раскладке этот план не должен был особо сильно... разрушиться. даже если джейкоб решит еще и висельников допытать, то, если никто не заметит, они только получат больше информации. в худшем случае придется снова вылавливать. больше времени. сил. но терпимо. просто будет стоит еще одной выволочки джейкобу. аккуратно смешиваясь с толпой, она доходит до местной шпаны, подбрасывая монетку и кивая в сторону громил. главное — оставаться в тени. действовать постепенно, и... пытаться найти взглядом брата, которого на прежнем месте нет.

иви коротко выдыхает. стоит надеяться, что он прислушался. наемники убегают вслед за детьми, а иви, продолжая продвигаться сквозь толпу, достигает дома. входная дверь открыта, но на втором этаже уже сложнее. стоило ожидать, что едва ли её будут ждать с распростертыми объятиями. джейкоб бы сейчас снес дверь и зашел с ноги. иви аккуратно стучится:

— мистер хоторн? я бы хотела поговорить, у меня есть материалы, которые касаются пожара, я бы хотела опубликовать их... это будет сенсация, — она повышает голос на пару тонов, чтобы звучать более восторженно и более звонко. ожидать, что откроют сразу же глупо, но если что иви и знает, так это то, что настойчивость берет города. ровно как и то, что никому не нужен лишний шум у дверей квартиры. — я только покажу материалы, а вы сами решите. но я клянусь, вы не разочаруетесь.

на крайний случай замок можно будет вскрыть. тоже не самая чистая работа, но лучше, чем ничего. и все же настойчивый стук и настойчивые предложения работают. она слышит, как замок открывается и вместе с этим выпускает клинок, чтобы мгновенно пригрозить им, стоит двери приоткрыться.

— что может быть лучше эксклюзивного комментария? — она очаровательно улыбается, выставляя ногу вперед, не давая закрыть перед носом дверь, а после наступая. она закрывает за собой дверь, отрезая путь для отступления, вместе  с тем открывая окно для джейкоба. — или даже интервью? но для начала хочется кое-что спросить у вас.

все как и всегда. никаких имен, никакой обратной связи. деньги доставляет специальный посыльный, а письма проходят через почту так, что автор остается неизвестным. и все же... уже больше, чем ничего. и все же, несмотря на относительную полноту информации, иви кажется, что он о чем-то умалчивает. она кивает джейкобу, предлагая осмотреться по сторонам, продолжая опрашивать редактора. могли ли его проинструктировать на случай нежданных гостей?

— джейкоб, сможешь проследить за посыльным? скоро как раз следующая встреча, — бюрократию почтовой системы придется взять на себя. мысли об этом не особо воодушевляют, но только внимание к мелочам позволяет прийти к наиболее эффективному результату. — или, может, у тебя есть еще вопросы?

если иви исполняла роль доброго ассасина, то от роли злого ассасина джейкоб никогда не отказывался.
и, по правде говоря, она у него очень хорошо получалась.

белым жемчугом вышито ее платье, вызывает восторг и шепотки у собравшихся, а ей просто хочется засмеяться — когда-то она собиралась жемчуг чтобы расшить все платье жемчугом, а не только корсаж и элеметны юбки. ныряльщики людей храбры, но беззащитны там, под толщей воды, в темноте древних скал и морских чудовищь. порой улла просыпалась среди ночи, в своих снах слыша чужие молитвы, перебиываемые далекими песнями, которые дарили улле ее голос обратно. во сне держась за руки с сигне она пела и пела, с улыбкой глядя на вырастающие лабиринты из длинных водорослей или расцветающие палипы на острых углах кораллов. на счастье улле редко снились кошмары и ей не приходилось проживать весь ужас, обрушившийся на нее вместе с предательством лучшей подруги, вместе с невозможностью вернуться домой.

когда ее представляют очередному правителю улла прикладывает все усилия, что бы сохранить лицо. ну конечно же! хельга... имя, когда-то значившее на языке сильдройр «священная». в душе снова готова заливисто смеяться над этой иронией, над этим выбором. священная.. святая... ведьма. ведьма, именно так зочут ее рыбаки, когда она ныряет в бушующее море с самой высокой скалы, а потом выныривает, держа в руках свою новую морские находки: перламутровая раковина, яркий коралл, горсть монет или еще один подарок моря, подарок дома, в который ей никогда не вернуться. и она может нырять сколько угодно, но простое человеческое тело нуждается в воздухе и страдает от давления пучины, заставляя ее из раза в раз возвращаться на берег, к нагретому пески и полированным камням, разбивающих прибой.

теперь уже улла почти привыкла к человеческой жизни и почти не скучала по темной морской глубине, все еще звавшей ее далекими песнями народа, который — на самом деле — никогда не был ее народом. думать о всех годах презрения и пренебрежения больно, но необходимо — так получалось легче примириться с своим новым положением, новым окружением, новым привычкам. голоса чаек все еще резали тонкий слух сильдройр — они были свободны лететь над синевой неба и нырять в золото рассветного солнца. улла помнила как они всегда соревновалась с другими чтобы коснуться зеркала воды, выталкивая себя из воды выше, делая жадный вдох, словно только он и мог их спасти. спасти ее.

сейчас она думает, что если бы не брат, то она скорее всего она бы утопилась, желая хотя бы так вернуться в море, в родную пучину, к тихому шепоту камней, ворочаемых далекими волнами и невидимыми течениями. боль внутри нее никогда не проходит, а тоска заставляет возвращаться на берег снова и снова, отказываясь уезжать куда-то далеко от запаха соли и водорослей. и от песен жен рыбаков... песни полные глухой боли, стоящей на берегу женщины и всматривающейся в горизонт, ожидая, когда покажется знакомые очертания. песни про радость от большого улова и пережитого шторма. эти песни нравились многим сильдройр и раньше они частно прятались среди камней гавани, желая послушать о чем поют женщины в этот раз. у них была своя магия, о которой те даже не подозревали.

улла вежливо кланяется, пока длится церемониальная часть, но после смотрит вопросительно на александра: — зачем мы тут? какое этому королю дело кто я и откуда я? — покинув простоную залу тут же спрашивает девушка и откидывает волосы за плечи — так она делала всегда, готовясь к конфликту или ссоре. — почему хельга? — не выдерживает, выдает терзавший вопрос, ответ на который лежал на поверхности. но не хочет слишком долго думать о правителях — ее это совсем не касается, ведь она живет свою тихую, почти скромную, жизнь на берегу моря и по ночам слышит как поют сильдройры, зазывая моряков мимо спасительно гавани с ее ярким маяком. улла слышит их песни, знает какую магию они творят, но не может пропеть и слова — из ее рта вырывается только воронье каркание, смешенное с рокотом шторма. она больше не может заставить водоросли танцевать, а ракушки хлопать створками в новом ритме песни.

Долорес молчит. Долорес говорит:
Долорес говорит на судах, во время заседаний, в кругу мудрецов и подлецов, Долорес передвигает фигуры на шахматном поле. Одно движение — и слон уходит в сторону. Долорес говорит — и решает чужие судьбы. Она улыбается, когда на нее падает тень пистолета. Звук выстрела.

Пистолет  — едва дрожит отдачей в чужих руках. Кто-то кричит, Гарт — прячется. В судьбе Гарри — тоже был выстрел.

Реальность вращается, идет кругом, становясь чем-то другим. Гарри — не становится Гарри. Так и она — не становится чем-то больше. После выстрела — она становится главной Святой. Для него — она свет. Он видит в ней целый мир и обращается к ней, неуверенно протягивая руки. Она — не единственная, с кем он может говорить.

Но она — единственная, кто его слышит.

Долорес обнимает его — и ветер усиливается. Запах абрикосовой жвачки перемешивается с запахом сигарет и горьким — алкоголя. Жалость к Гарри соприкасается с сочувствием. В этом запахе — есть что-то еще.

Она — может его слышать.

И Долорес слушает, прежде чем ветром не приносит еще одну мысль. Ей хочется подарить ему что-то хорошее, она улыбается, когда на глаза попадает солдатик в чужих руках. Она сохранит его и запомнит, едва сжимая его в своих ладонях.

Гарри запутался, он попросту не знает, кто он. И Долорес решает показать это. Но для начала — она протягивает ему руку. Сияющие легкие  переливаются настоящим золотом, ловя отражение софита в стекле. Долорес кажется, что Гарри запутался. И он никак не может найти конец этой нити. Может, ему не нужно распутываться? Может, ему нужно жить так, как он пытался жить. Но Долорес понимает, внутри него — непрестанная боль. Рана, которая скрыта даже от него самого, расплываясь красным пятном. Он даже сам не понимает ее. Это боль, с которой он сам не может справиться и которая мешает ему вспомнить. Эта боль — связана с ней. Из-за нее — он пытался все забыть. Боль — была барьером, который он никак не мог преодолеть. Но Гарри когда-то умел прыгать.

О, Гарри, что же ты наделал. Долорес молчит.

Тебе нужно вспомнить ее, Гарри.

Тебе нужно вспомнить ее, но давай начнем с чего-нибудь попроще.

Ты вспомнишь себя, но пока надо начать с чего-то другого. Ты можешь поверить в то, кто ты сейчас, не вспоминая, кем ты был до этого. Ты можешь попытаться собрать себя. Тебе нужно — собрать себя, даже себя нового. Ты можешь быть Текилой Санрайз. Рассвет окрашивает небо в яркие цвета. Так и ты — так можешь. Ты можешь стать кем-то другим, даже если ты не помнишь себя. Но для этого тебе надо решить.

Ты можешь стать собой, даже если ты не знаешь, кто ты.

Кажется, что Долорес хмурится. Ей сложно дать ответ на вопрос Гарри: что для него будет проще? Не будет ли проще, если он начнет с начала? Но ему важно помнить ее. Без нее — нет его.

Темнота омрачила стекло, оно пошло трещинами из-за упавшей тени. Это не из-за тебя, Гарри. Тут нет твоей вины. Гарри и без этого казался ей ужасно расстроенным. И она захотела показать ему что-нибудь хорошее. Ветер заполнил церковь, поглощая ее в мрак. Вместо этого — воцарилось солнце, заполняя улицы. Она — смеется. Светлые волосы едва запутались, ловя лучи солнца. Они держатся за руку и она смеется, иногда — касаясь его чуть выше локтя. В смеху, она не замечает, как едва не падает.

— О, я такая неуклюжая, — ей нравится быть рядом с Гарри. Ей нравится, как он смотрит на мир, слегка запрокидывая голову. Ей нравится, что у него есть цель, и ей нравится слушать его. Вечерами, они разговаривают. Гарри делит свою мечту на двоих, делая ее общей. И, сначала, она отдает ему всю себя. А потом — она хмурится. Но пока — они ходят гулять, смотрят на деревья, что цветут в эту пару времени. Она — ломает абрикосовую жвачку, внимательно смотря, куда он ей показывает. Они иногда ходят танцевать по вечерам или случайно — заполняют танцем пустые улицы. Они ходят в цирк и Гарри — показывает ей дельфинов. Она улыбается. Точно, когда он приносит впервые касету из проката, ставя ее.

Касета шумит, иногда заминаясь, прежде чем осветить экран первым кадром.

Пленка мнется, она заходится скрежетом, прежде чем не замирает. Наверное, им попалась неисправная. Она — молчит, ее, на самом деле, больше волнует другое. Они смотрят много фильмов вместе, они обмениваются всем, что у них есть. Они встречаются на остановке и иногда — он провожает ее в дорогу, смотря в след автобусу. Тогда — в первый раз — они уехали вместе. От нее пахнет абрикосом и легкими духами. Со временем — запах меняется. Он становится солиднее, она — собирает свои волосы по-другому. Каждый раз — немного иначе, но по-другому.

Однажды — кассета не запускается. Она — сидит в темноте, возле окна, наклонившись и упираясь рукой ладонью. Она — тяжело вдыхает, и темнота освещает ее контур.

Мужик, который продавал ему гараж, заткнуться не мог во время всего просмотра: в этом углу он лепил беляши, во втором ебал сук, в третьем чинил карбюратор вместе с товарищем, в четвёртом в дырку в полу провалилась его рыболовная снасть и было бы супер, если бы её вернули, раз всё равно собрались тут делать ремонт; Рекс, в его понимании, это уже невероятно уважаемый человек, раз просёк, какое же гараж это неебическое вложение. Сказал даже, что починит входной замок, по дружбе. Рекс проверить забыл. Наблюдая сейчас, как на улицу вываливается тело, чья обглоданная нога оставила ему месиво на пороге, Рекс ударил по железной двери лишь раз и заставил себя успокоиться.

Мужика, который продал ему гараж, Рекс зарежет нахуй. Следующим.

Украденный нож успел полоснуть ему по ладони, спускаясь к запястью; разрез получился ровный и глубокий, очень красивый: Рекс, сложись всё чуть иначе, поддел бы края тугой раны, растягивая её всё больше и больше; сложись всё, опять же, чуть иначе, Рекс бы облизнул губу, ну, неосознанно, скорее. Рекс думает: снять кожу вот так сразу, наголо, будет пиздец, как больно, но и ебать, как эротично; мужчины снимали перчатки, женщины оголяли лодыжки - для Рекса всё одинаково интимно.

Обстановка, увы, всё же не располагала. Они все ещё в спальном районе, в воздухе все ещё стояла ранняя ночь, а прямо там, за поворотом, так, словно на ухо дыша, замечательные люди всё ещё наслаждались жизнью; Рекс не хочет мешать им и не хочет, чтобы мешали ему. Рекс знает, где ему место. Сказать собаке "место" - она сядет; спросить Рекса "почему ты так поступаешь" и он опустит на виноватый манер взгляд - собака не знает, зачем бежит за брошенной костью. Его нынешняя жертва не спрашивает уже ровно ничего: его охрипшие, неуверенные крики перекрываются кулаком в зубы, прежде чем оказаться в сладострастных объятиях - Рекс силён ровно настолько, каким выглядит.

Выглядит Рекс бешеным.

У медведя широкие лапы и тяжёлый удар. Шансов у человека никогда не было, но человек всё равно выбрал попытаться. Рекс такое уважает. Он человека за дух его и любит - Рекс бы внимания иначе не обратил. Он облизывается, - осознанно, - выдирая рукоять ножа из дрожащих пальцев; он думает: "Ты хорошо постарался, ты настоящий молодец". Рекс, вообще-то, с собой не то, чтобы наичестнейший; Рекс посчитал, что этот человек честность собственноручно кровью от крови заслужил. Рекс ему даст - свою плоть - себя даст - на прощание.

Всё уже решено.

Человеку выбор был дан по праву рождения. За правильность Рекс судить не может - его судебная инстанция не достаёт до божьей явно, - однако проникновенная печаль, чистая и жалобная, стянула его грудь в тот же момент, как осознал он, что лезвие по рукоять оказалось в чужом сердце. Рваный вдох и обожжённая паникой глотка - что бы Рекс сейчас ни сделал, его человек не сможет прожить долго.

— Н-нет...

Сломанный голос его был жалок, как и руки его бесполезные, перехватившие умирающее тело. Размазанная по коже кровь казалась мерзкой и холодной - мёртвой. Рекс не для этого сегодня охотился. Этот человек не для этого рождался на свет. Сгинуть в подворотне, как дворняга, - богомерзостью воняет в самом своём корне. Всё должно было закончиться не так.

— Прости, - шепчет он испуганно, сжимая студеную ладонь в своей;

Ну, не простит, собака. Ты что думал? Собака думала так: человек своими силами способен выбрать сообразную смерть; но почему такую?

Горесть его дрогнула - и в голове взвизгнула паника; он точно слышал шорох, сейчас, близко. Их видят. Рекс видит в третьем лице: он держит на весу мягкое тело, в его правом кулаке, под спиной у жертвы, зажат вынутый нож, следы крови на асфальте ведут прямо в приоткрытую дверь гаража. Плохо.

Рекс опускает тело на землю торопливо, чуть оборачивается было - и замирает, силясь взять себя в руки. Плохо.

Рекс выдыхает через рот и поспешно глотает блевоту. В блевоте будет легко различить сырое мясо. Компромитирующе.

— К-кто здесь?

Поворачивая грузные плечи, Рекс продолжает тупить взгляд в темноту. Всё оно выходит паршиво - но лишь пока; ему просто надо успокоиться. Этот закуток недалеко от жилого дома достаточно глух и отрезан от мира, чтобы попытаться решить ситуацию незамедлительно. Нужно успокоиться. Нужно думать. Нужно войти в положение.

Неуверенно махнув окровавленным ножом, словно в неверии, что это всё происходит с ним, Рекс, наконец, поднимает глаза. Перед ним лишь одна человеческая фигура. Всего лишь одна. Он справится. Так или иначе.

— Это не то... не то, чем выглядит. Не звоните в полицию, прошу.

Фундамент всех проблем человечества имеет философскую структуру: то рубашка длинная, то член короткий. Базовый этаж, подспорье для амбициозно настроенных кураторов факультета диванного анализа. Но факт остаётся фактом. Спокойная реальность в размеренном ритме – что-то из разряда космических высот, пусть жрёт кто угодно, но не он, разумный организм, знающий кого-как-и-зачем-хочу. И так однажды оный просыпается ранним утром, посасывая кофейную гущу из любимой банки с логотипом «u best», чтобы выйти в свет просторной лоджии роскошного особняка, взрываясь триумфальным приветствием в адрес умственно отсталых собратьев: даёшь абсурд – выкрикивает тот, что на два щелчка умнее, а в ответ слушает глухое хлопанье бескостными языками, считает до трёх, выдерживает паузу. Что потом? Явил туалетный мудрец чудо, молвив сука человечьим гласом: слишком просто живёшь ты, тварь дрожащая, открой рот и прими в голову свежую мысль – чего не понять, вырезай с рядом стоящим. Один говорил, другой слушал, пока третий исполнял волю благую, не дождавшись титров. Подпись по-умолчанию, условия контракта пусть читает кто-то другой, знающий кого-как-и-зачем-хочу.

В людях Касл ненавидел одно – людей. Бесконечная регулировка ментальных присадок, внешние факторы с заглавием: причинность (!), слишком ломано по углам, и часто, стабильно, постоянно, не сходится с первоисточником, инструкцией. Увесистая манера ломать собственноручно выстроенные стандарты, чтобы на костях едва выдохнувшей логики строить монолиты сумасшествия. Никто не говорил, что будет просто, никто не скажет, что после стартовой черты роддома, понесут в зал распределительного барабана. Нет никаких серебряных ложек или золотого дна, только смачный пинок под зад и напутствующее «не сдохни». С этого момента, выпавшая из гнезда дичь принимается хвататься за края жизни. Падают все, без исключения. Только одни всмятку, дополняя гнилое панно социального абстракционизма, другие верхом на тех, кто всмятку. Фрэнк был из котла третьих, чьё описание вкратце звучит как: да, оно и есть, волю благую исполнит, и в расход. Суть проста, но палка, та самая что раз в год стреляет, оказалась не в тех руках. Человек дышал, существовал, ошибался, снова ошибался, и опять, заново, пока отброс третьих не выблевал заводские настройки, превращая святая святых библию антропоморфного куска говна в рапорт. Военный журнал. Запись первая: в людях Касл ненавидел одно…

Наверное, самое банальное желание простого смертного – жить, у каждой недалёкой головы свои взгляды и инструкции на этот счёт. А есть ли связки? Точки соприкосновения, как пункты высеченных правил, чтобы частично визуализировать это самое жить? Если поверхностно, зачастую, кто пошустрее жалом, использует принцип от противного: хочешь хорошо? Сломай плохо. Проще только со столбом играть в шахматы. Хотел бы Фрэнк отвлечься на такую партию, но, не сейчас, потому-что за окном цветущее настоящее великой эпохи, где человек переиграл в противоречия. Покой найдётся на другой стороне, а до тех пор… стрелять в подвижную цель непросто, куда сложнее, если цель резво залечивает раны. Именно потому Касл использует особую «начинку» тормозящую свёртываемость крови, попутно чередуя боезапас: кислотные, бронебойные, разрывные. Когда скрипящая когтями и клыками свора недо-шиншилл наседает, двигаться нужно точно. Любая ошибка – минус жизнь. Сохранений в арсенале не завалялось.

— … подъём, Гизмо... – картина маслом, подумал Фрэнк, когда бронебойным превратил резервуар с толстостенным стеклом в груду хлама. Распластавшись бледным мясным мешком, Хоулетт не выглядел как яростный рубака. Шрамы от десятков надрезов и бесчисленные спирали игл, специфический почерк местной программы фанатов научного прогресса. Неважно, чем качали высушенную тушу канадца, лечащий фактор не спешил становиться в строй. Плохо. Для канадца. На посещение пациента Касл готовился два года. И было бы глупо, ворваться в капкан, кишащий злобными отпрысками Росомахи, с пустыми руками: – … лучше бы шахматы со столбом... – пятнадцать миллилитров концентрата адреналина для обычного человека, гарантированная, мучительная смерть. Но, для звероподобного кома безграничной злобы, почти чашка свежезаваренного эспрессо. Чертовски болезненного эспрессо. Каратель отдавал себе отчёт: данная прогулка, если что-то пойдёт вразрез плана – билет в один конец. К чёрту. Щелчок инъектора, и визжащая тирада за спиной, события развиваются слишком стремительно. Забаррикадированная стальная дверь частично располосована когтями двух выбритых подростков, в чертах прослеживается родственная схожесть, а в манере поведения так и вовсе: отбитые на голову, узрел бы старик, пустил бы скупую слезу. Мысленно отшучиваясь, Касл не успевает сменить боекомплект, и приходится дробить зажигательными. Очень плохо, ведь сучьи детишки вне себя от трюка с огоньком. Едва успевая увернуться от стремительного броска вопящей твари, Фрэнк прокатывается на спине в противоположную сторону лаборатории. Вскользь улавливая взглядом бездвижное тело Хоулетта, капитан нечленораздельно выражается под нос, наспех меняя обойму штурмовой винтовки. Молодняк движется хаотично, неистово полосуя двойными когтями всё на своём пути. Исследовательская программа подарила выводку стальной маникюр, конечно, не адамантий, но вполне практичный материал, если необходимо выпотрошить зарвавшуюся шкуру чересчур активного ветерана.

Для подствольных слишком мало пространства, есть риск остаться без пары-тройки конечностей. Один из потенциальных рисков, отнюдь не первостепенный. Не отвлекаться, следить за ударами. В отличии от Росомахи, клонированные образцы лишены многолетнего опыта, а базовый комплект «зашитых» навыков позволяет Каслу пожить на несколько минут дольше. Только была и оборотная сторона: юнец и девушка с выбитыми маркерами на лбу, оказались значительно выносливее. Заведомо, пришлось обломать немало зубов, дабы вычитать почерк элитной гвардии программы, составить список реагентов для боекомплекта, и откровенно говоря, в довесок всему, Фрэнк понимал, глубже в брод – тени гуще… Пара шипящих тварей яркое тому доказательство. Плохо, очень плохо. Боекомплект стремительно таял, а волчата продолжали выть почуяв лёгкую кровь…

калебу нравится в йорхасе — приятная перемена слагаемых, калеб любит империю, но в ней после смерти родителей иногда тесно и душно, как в клетке, и, кажется, еще немного, и депрессия начнет пожирать его кости, если он хоть немного ее не придушит. ( калебу с таким раскладом должно нравиться где угодно, но йорхас ему нравится чуточку больше, потому что это — родная страна эссека. )

есть только одна проблема — в йорхас он переезжает не только лишь потому, что эссек родом оттуда. трент икитон — наставник, преподаватель, с недавних пор еще и коллега, а также тот, от кого зависит вся научная деятельность калеба, — получает приглашение работать в научном центре при консерватории йорхаса, и считает, что ему обязательно нужно похлопотать о переводе еще и калеба («как же, вы ведь все равно переезжать туда собираетесь, господин видогаст, не хотелось бы, чтобы ваш разум потерялся в пучине бюрократии, ведь вы же сами совершенно точно подаваться будете»).

в целом, калеб его об этом не просит, но трент икитон все равно делает так, как считает нужным, будто бы враз заменив калебу обоих родителей тем, что считает, что знает, как калебу будет лучше. и вроде бы ему нужно радоваться — это то, что говорит ему астрид, когда эадвульф добавляет, как он ему сильно завидует, — но калебу на душе не спокойно. он не делится этим с эссеком, считая, что на фоне придушенной депрессии в нем просто разрастается излишняя тревожность. это мелочи. он расскажет эссеку об этом спустя некоторое время, когда подобные вещи переходят в категорию «посмеяться над ними в будущем, заглядывая в глаза напуганному себе из прошлого».

и калеб продолжает убеждать себя в том, что он зря переживает, даже когда трент становится более чем недвусмысленным. и калеб продолжает целовать эссека в щеку по утрам, когда уходит на работу, а вечерами продолжает делиться с ним всем, что случилось за день, опуская любимые упоминания трента, который перестает пытаться быть родительской фигурой.

может, это цена, которую калебу заплатить нужно за то, чтобы просыпаться в одной постели с эссеком вместо того, чтобы отправлять ему свои утренние сэлфи. у всего в жизни есть своя цена, и калеб готов платить свою, отмахиваясь от рук трента, что пытаются нарушить его личное пространство.

а потом эссек уезжает по делам, и трент так удобно планирует встречу для сотрудников консерватории, с которыми они работают, и где должен присутствовать и калеб (ведь эта встреча рассчитана специально для лучшего знакомства всех), что калебу кажется — он как-то приложил руку к командировке эссека.

калеб говорит эссеку, как он будет скучать, провожает поцелуем, а вечером уже сжимает зубы. трент говорит, что на этой встрече все должны познакомиться и узнать друг друга получше, а потом оказывается, что узнавать получше он хочет только калеба, и все старается в углу его перехватить, или увести туда. калеб хмурится, но молчит, как и не реагирует на то, что ему нужно остаться помочь с уборкой в помещении — собрать в пакеты пластиковую посуду и подобрать мелкий мусор.

от дыхания трента икитона, когда он наваливается на калеба, убирающего с его стола, разит смесью нескольких вин и не слишком свежей выпечки. калеб пытается от него ускользнуть, но у трента больше над ним силы (бумажной), и калеб не смеет применять к нему свою силу (физическую). он все еще хочет остаться в йорхасе, при месте в консерватории и с возможностью просыпаться в одной постели с эссеком. и только что калеб и пытается ужом ускользнуть от трента, выплыть на хитрости, отделаться от него тем, что чужие руки расстегнут ему ремень, стараясь скользнуть под нижнее белье, а губы — мазнут по шее.

калебу неприятно и мерзко, хочется ударить трента кулаком в лицо, но он думает про эссека, а потому, в легком «испуге», подхватив мусорный пакет, калеб уходит, надеясь, что трент икитон в их физической стычке не оставил на теле калеба видимых следов.

калеб чувствует, что его телефон вибрирует, но он его не проверяет — эссек сейчас занят, скорее всего, спит в своем роскошном отеле, чтобы вернуться к нему завтра, и больше ни от кого калеб звонков не ждет. оказывается, зря не проверяет его аж до самой квартиры — там его сюрприз ждет, эссек, и калебу приходится собраться и взять себя в руки раньше, чем наступит утро, в которое по расписанию эссек должен вернуться.

— какая приятная неожиданность, — калеб широко улыбается, целует эссека в щеку и в уголок губ, и не спешит раздеваться (он сделает это в ванной, долго себя в зеркало рассматривая, не оставил ли трент икитон где-то незаметные ему, но хорошо видимые взгляду эссека метки). от пальто, чтобы не вызывать лишнее к себе подозрение, приходится все же избавиться. — почему ты не сказал мне, что планируешь вернуться раньше? я бы постарался приготовить тебе ужин вместо того, чтобы пропадать в баре. как твоя конференция?

калеб, может, и спешит принять душ, но по эссеку он успел соскучиться, потому задерживается, трогая щеки эссека, в лоб его целуя, и с нетерпением ответа его ожидая — это точно не подождет, ведь эссек должно быть уснуть успеет, пока калеб будет под стать ему быть вымытым и в чистой пижаме рядом. 

[indent] он всегда предпочитал держать себя в узде, не позволять жить по чужой указке, считал, что его магия и сила рода смогут защитить от всех неприятностей. и что теперь? с м е ш н о  и гадко, он в заложниках у грязнокровки и ее утырков, где на ваше весов стоит жизнь его матери. драко страшно представить, что сделает с ней темный лорд, если допустит хоть мысль о предательстве нарциссы. ему плевать на люциуса, тот давно продал себя с потрохами, жаль что в ад он ещё пытался затащить всю свою семью. для такого как он у наследника нет и капли прощения, будущее чистокровного рода под угрозой, ведь внутри у драко сизый змий, глухо ворочается,  недоверием поглядывает на окружающих его людей. драко подозрительный, жёсткий, рассудительный и отчужденный. его так воспитывали, пора пожинать плоды действий своих; пока святая троица будет спасать мир, он намеревается спасти тех, кто ему действительно важен. он не зря подбирал слова, закрепляя клятву, во всех магических договорах может быть лазейка, ее важно просто самому сотворить и никому не давать шанса сбить с толку истину, что льется из глубины сознания. тогда ты в выигрыше, тогда ты настоящий рыцарь ада, не подчиняющийся даже самому сатане. метка жглась, жила своей собственной жизнью, малфой переживал, что лорду удастся обнаружить его с помощью этого клейма, но он отгонял от себя дурные мысли. раз за ними ещё не примчались сотни цепных псов, значит все работает не так просто. многим удалось сбежать, главное - поддерживать свое инкогнито, заставлять себя играть по общепринятым правилам. ему уже семнадцать, надзор снят, можно жить на широкую ногу и ни в чем себе не отказывать. и на всякий случай подать идею грейнджер, пусть пораскинет мозгами, как они будут скрывать его присутствие, в случае облавы или если им придется столкнуться с десятком любопытных глаз.

[indent] они даже не удосуживаются поставить хоть какой-то патруль, надеясь на его благоразумие. понимают же, раз он с ними водной лодке, то потонут вчетвером, без шанса на вторую попытку хоть что-то изменить. малфой заходит в палатку тихо, осматривается и морщится от гадкого запаха кошачьей мочи. мерлинова борода ,где обвислый достал такое убожество? невозможно же вдыхать миазмы, словно в отхожем месте, в туалете плаксы миртл и то приличнее было. взмах палочки, руны сами складываются в замысловатый рисунок и очищают небольшую импровизированную гостиную, кривые стулья приосанились, костер запылал волшебным огнем. ведут себя, как магглы, только усложняют собственную жизнь. глубоко вздыхает, прикрывая глаза и считая до десяти. мерлин, за что? грейнджер лежит на голом полу, свернувшись комочком. драко попросту заставляет себя стоять неподвижно, просто смотреть, взвешивая сотни мыслей, что одновременно проносятся в его голове. июнь в англии не значит что будет жара, горячие ветра и душные ночи. волшебник обязательно проклянет себя за это потом, но древко  палочки вновь взлетает вверх и куртка, что валяется рядом, укрывает ее всю. чтобы черти побрали бы его хорошие манеры. дада, убеждая себя, малфой. если она заболеет и сляжет, что бодроперцовая настойка вряд ли ускорит их продвижение по глухому лесу.

[indent] спать он не идёт, покой и стабильность - это сказки для детей, которые его только раздражают, он в них не верит, потому продолжает изучать территории, изворотливой змеёй заглядывать в каждый подозрительный темный закуток. сердце не на месте, глухо стучит в ушах, предвещает, обещает, ненавидит, презирает, б о и т с я. рассвет встречает одинокого мальчишку алыми мазками.

[indent]  он был вынужден творить элементарное волшебство, чтобы хоть как-то сделать свое пребывание в этом клоповнике, более ли менее выносимым. стоять в пижамных штанах, использовать все возможные навыки трансгрессии, чтобы из хлама облачиться в нечто приемлемое, наклонившись умывая лицо ледяной водой, чувствуя, как капли стекают по ключицам. фыркая, словно мокрый пес, что выбрался на берег, сплевывая зубную пасту и хмурясь пуще обычного. в голове прокручивались последние слова снейпа и малфой, пытался найти в них скрытый смысл. преподаватель зельеварения никогда не благоволил ему, чтобы там не шипели за спиной красно-золотые галстуки, северус сдирал с него три шкуры и заставлял оставаться после уроков, расширенный курс зелий и тренировки по скрытию сознания - это меньшее, что было у него в распорядке дня. для малфоев всегда был начерчен курс - быть лучшее, выше, сильнее подавляющего большинства. и никак иначе, другого выхода попросту не было. драко давно опережал школьную программу в попытке заслужить одобрительный кивок своего отца, почувствовать себя важным и нужным в собственной семье. нарцисса - единственная, кому было плевать на успеваемость и кто оберегал его, любил, вопреки всему. пальцами зарываясь в волосы, откидывая те назад и хмуро глядя на свое отражение; темные круги залегли под глазами, будто отмечая дорогу к прошлой ночи, напоминая - ты совершил ошибку.

[indent] чувствуя себя загнанным в клетку, он ищет спасение на раскрытой местности, избегает цепляться языками со своими вынужденными спутниками. прячется от настороженных вздохов и острых взоров, что пронизывают его до костей. хлесткие слова ворочаются на кончике языка, но малфой проглатывает их, магическая дуэль им сейчас не поможет, да и кулаками размахивать явно не лучшее время. ни к чему иному они прийти не смогут, шесть лет они были врагами на уровне жалких угроз и обещаний расправы, и вот пожалуйста, сейчас можно все, но стоит ли переходить черту? волшебник слышит шорох, чувствует присутствие грейнджер, как она переминается с ноги на ногу, а он сжимает свои челюсти, не оборачивается. девчонка всегда была невыносимой всезнайкой и единственной, у кого в этой компании был характер, который мог противостоять его демонам. ей давно стоило избавиться от этой парочки неудачников, который постоянно втягивали ее в проблемы и разборки, она могла погибнуть уже несколько десятков раз и никто, никто из них даже мысли не допустил, что стоит все-так пожертвовать чем-то хорошим во благо их будущей жизни. обезопасить единственную, кто с помощью своих мозгов, может спасти этих два недоразумения из задницы, в которую они вечно лезут.

[indent] она садится нарочито медленно, приносит с собой запах костра и бекона, который не ест, он неоднократно наблюдал за грейнджер в большом зале и был крайне уверен в том, что бекон - это последнее, о чем она думает на завтраке. конечно, учитывая, как уизли его пожирает, отвращение происходит само по себе, с его слюнями и чавканьем на весь зал, где даже малфою было слышно, сытую отрыжку. вздрогнув от отвращения, драко ухмыляется на эту ее речь запальную, смотрит с недоверием на чашку с темным варевом и не отказывает себе, берет кружку в ладошки, грея пальцы о неровные края.
[indent]  [indent] - а кто тебе сказал, что я хочу, чтобы поттер мне доверял? кто тебе вообще сказал, что я хочу быть здесь и участвовать в вашей миссии суицидников?
вопрос риторический, ответа не требуется и так все ясно без предисловий. с л и ш к о м  долго они играли в игру "ненавижу-убью", чтобы сейчас бежать друг к другу с распростертыми объятьями.

[indent] - серьезно? они не боятся, что я тебя съем ненароком? ой, нет. не так. они не боятся, что по дороге потеряют свои головы? как же они без твоих мозгов обойдутся? будут плясать держась за ручки вокруг своих же проблем?
хохотнув малфой тихо отпивает из кружи, обжигает губы, но на мгновение благоговейно прикрывает глаза. не сладкий, то что надо. спасительное тепло разносится по его жилам, проникает в желудок, от чего тот довольно урчит. видимо в этом дне все-таки будет что-то хорошее, помимо его полной изоляции от гриффиндорцев.

[indent] - ладно, - он отвлекается от лицезрения грейнджер, одним глотком допивает все до дна, с сожалением смотрит на дно кружки, ставит ее в сторону, хлопает ладошками себя по коленкам и резко встает. крутит шеей, тянется пальцами поправить галстук, но вспоминает, что эти выкрутасы уже в прошлом. школа в прошлом, дресс-код позади, черная водолазка и обычные темные джинсы - вот его броня на ближайшее будущее. но от привычек далеко не убежать и он делает вид, что хотел поправить горлышко гольфа и откидывает волосы назад, в который раз за утро.
[indent]  [indent] - я с тобой пойду, не хочу оставаться с этими.. - хотел сказать с нищебродами или бестолочами, но в итоге опять же промолчал, начинает входить в образ, держать свои мысли при себе при особо нежных персонах , - с ними короче. не хочу. или за себя не отвечаю, грейнджер.
добавляет он свой веский аргумент и честно считает, что ее припечатать к какому-то углу у него желания будет меньше, чем расправиться с теми, кто как кость в его горле вот уже последние шесть лет. да и им есть что ему сказать, здравый разум окончательно отсутствует у рыжего, стоит малфою открыть рот. пусть в школе его это веселило и ему еще раз было бы интересно посмотреть, как тот будет выплевывать слизней, но, пожалуй, не сегодня.

[indent] - я не буду надевать это, грейнджер.
скептически смотрит на бейсболку ярко-красного цвета, где желтыми буквами написано название местной команды. вряд ли ее идея с маскировкой сработает, стоя в огромной толпе людей, его ярко-белые волосы не выделяются пятном, тут куча людей с разным цветом, даже с синим, чем там какой-то белый мешает?
- ты правда думаешь, что они  будут бегать по маггловскому лондону в поисках тебя и меня?
шипит он ей на ухо, глядя настороженно по сторонам. у нее действительно получается заразить его сомнениями и волнением. он уже не обращает внимание, что ее волосы лезут везде, даже ему в рот и нос. малфой вынужден стоять согнувшись, чтобы не орать на всю улицу, ведь на макушку грейнджер он может смело упереться и использовать вместо подставки, столь мала она была по сравнению с ним. руки в карманах, незнакомцы толкаются, а он нерушимый, стоит и стоически терпит, как грейнджер упирается своими острыми костями ему в живот, а иногда и в грудь. охает, ахает, но не отходит. нам надо держаться вместе, малфой ага, будто метка позволит мне куда-то далеко сбежать.

[indent]  [indent] яркое солнце щиплет глаза от чего драко морщит нос и становится спиной к палящему диску, его начинает злить эта ситуация. он голодный, хочет кофе и в конце концов уже куда-то спрятать этот проклятый гольф, оставаясь лишь в белой футболке. у него еще конечно были планы зайти и купить хотя бы пару вещей, но кто ему тут поменяет галлеоны? но он ждет, когда же она приступит к тому, зачем они вообще тут оказались и от чего она не отказалась взять его с собой. сложив губы трубочкой, драко раскачивался с носка на пятку, разглядывая хищно толпу и втягивая в себя аромат свежих булочек, чувствуя как живот начинает урчать уже с агрессией.

[indent]— блядство.

шипит джейкоб, перевязывая небольшую резаную рану — тварь задела, пока отбивался. он уже от стольких отбился, что не сосчитать. каждый раз все повторяется снова. люди, кажующиеся мирными в один момент сходят с ума и нападают, будто демоном одержимые. иногда они успокаиваются и даже просыпаются — после нескольких раз сходят с ума взаправду, становясь монстрами навсегда. джейкоб считает это последствием действия артефакта, который тут активно исследуют. и все эти жертвы — результат. некоторых даже привозят, словно на убой перепуганных, но готовых повестись на легкие деньги. по итогу становятся такими же одержимыми. рычат, бросаются на тебя и пытаются убить всем, что попадется под руку.

джейкоб не знает, почему на него эта хрень не действует, но если выберется отсюда, то готов даже сходить в церковь свечку поставить в благодарность. он может уйти, наверное, но не спешит. все оцеплено, поставки точны, а люди страдают. и страшно представить, если подобную участь уготовят другой деревне или лондону, например. полчища контролируемых одержимых людей, потерявших всякую связь с человечностью. должно быть страшно, но у джейкоба нет ни минутки передышки.

все начало пару недель назад, когда братство попросило его разобраться. джейкоб поехал лично, потому что лондон порядком надоел, а еще он единственный из новоявленного братства лондона в курсе, как работать с технологиями предтеч. иви бы справилась лучше, но сестренка пару лет в индии и звать ее ради такого — глупо. джейкоб и сам может справиться. сейчас он уверен, что отличное решение было ее не позвать — безумно тяжело представить, какая опасность бы ей тут грозила.

тем более братство прислало со временем подмогу. и джейкоб наблюдал, как томми сходил с ума и превратился в монстра. попытки утихомирить не приводили ни к чему. действие артефакта превратило его в нечто, по итогу уже мертвое — джейкоб впервые убивает брата по кредо, пусть и совершенно вынужденно. и надеется, что братству хватит ума больше никого не присылать. если он единственный тут не поддается пагубному влиянию этого артефакта, нужно что-то сделать.

джейкоб и сделал. дни превратились в выживание — передвижение ночью, чтобы избежать стычек. попытка добыть себе оружие и короткие передышки. тело ныло, он был знатно голоден и мечтал о стейке — большом, поджаренным и еще пива бы. но, только после ванной. джейкоб чешет отросшую щетину, а потом делает прыжок вниз, пробираясь в убежище.

проблема была не в том, что он не знал, где цель. старое поместье охранялось так, словно там сокрыто величайшее сокровище мира. еще вокруг были одержимые люди. они буквально привозили добровольцев, делали из них одержимых и выставляли по периметру везде. ни с высоты, ни с земли не подобраться. и все-таки джейкоб искал, пробовал и тестировал маршруты. кажется, за несколько десяток не самых удачных попыток, у него имеется план и бесценный опыт.

вылазка не считается неудачной, если он может сделать зарубку на карте для обозначения очередной точки. так он постепенно выстраивает маршрут. однажды он им пройдет и сможет пробраться. если не выбьется из сил, конечно, раньше. или его не сожрет одержимый фермер, или не загрызет безумная собака. животные тоже с ума сходили. джейкоб не понимал — почему он не поддается? и все еще благодарил небеса, что сестры тут нет и ему не придется наблюдать, что с нею может произойти подобное. и все таки.... ему ее не хватало. всегда, а когда вот так прижимает — особенно.

его убежище больше чулан, оставшийся от хижины. тут забито все, что можно забить и едва тлеет подобие огонька. джейкоб не использует свет — сразу после выполнения необходимых процедур, прячет свои карты по карманах, гасит фонарик и сидит в темноте. пытается немного подремать, дать отдых затекшим мышцам, чтобы после сразу двинуться в очередной забег. местоположение идеально — он в угле, где со спины никто не нападет, но отход продуман на случай вторжения.

и, кажется, оно снова произойдет.

одержимые подходят не так — они шаркают, рычат и громко сопят. неуклюжи, злобны  и готовы атаковать в любую секунду. никаких четких отточенных движений. солдаты тоже двигаются не так: их движения четкие, но громкие. всех их можно услышать, даже сидя в засаде в темноте. этот шаг джейкоб улавливает почти на грани усталости, но не движется — почти не дышит. принимает выгодную позицию и выжидает.

в момент, когда силуэт становится осязаем, на мгновение джейкобу кажется, что это иви. бред, правда? быть может, артефакт играет с ним злую шутку. кто знает, как они могли его настроить. плевать. фрай делает резкий и молниеносный выпад, нападая на нежданного гостя в темноте.

[indent] — ИВИ!? — это все таки иви. блядство.— какого хрена, иви фрай, ты тут забыла? — рявкнул он на грани испуга и удивления, когда иви все-таки блокирует его удар, а потом искра фонаря светит и бьет по воспаленным глазам. — иви .... нет. ты должна уехать, немедленно! как ты себя чувствуешь? — он говорит, словно городской сумасшедший, но у него нет времени на радостные объятия. джейкоб слишком быстро вспоминает, как томми буквально через минут двадцать стал одержимым чудовищем.

если это все тоже шутка его разума? он спит. джейкоб, впрочем, не имеет возможности поверить собственной вменяемости, но даже если перед ним иллюзия, то даже ей он не желает воплощение такого кошмара.