Расщепление - это когда Эрвин выстраивает проницаемый ряд, а каменная крошка все равно бьет солдатские тела в пыль. Расщепление - это идти в лобовую, потому что загнанные в угол, они не смогли оттолкнуться от стены. Мария разрешала проводить такой маневр только с обратной стороны (замкнутые внутри своей страны, за нее же и отдали по привычке жизни).

Милосерднее было бы порезать всех солдат на руинах, но что в тебе взыграло, Эрвин? Уж не гордость ли? Ты всегда умел справляться с обстоятельствами. Или это была капитуляция, скрытая под нападением? Чужой голос в голове - рас-щеп-ле-ние, - по слогам рассказывает Эрвину, как теперь жить.

Он смотрит на себя со стороны. Помост перед рекрутами, обещание вечной юности (она приходит вместе со смертью за стенами). Прежний Эрвин и он нынешний складываются ровным краем на изгибе самопожертвования - себя никогда не было жаль отдавать. Тренировочный плац, сталь от военной формы, блеск незнакомого оружия. Полевой лагерь их корпуса, первые мертвые трибуты, чуть позже - испуганные дети в казармах, у всех в глазах непрожитое лето. Блокпосты, чужие лица, красная повязка давит левую руку. Ремни формы, зеленый дым, кровь, реки, реки крови, красный дым. Стена Мария ломается словно картонная, лоскутами осыпается вниз. Эрвин видит пролом снаружи и думает, что все кончено. Камни летят со всех сторон, ближе не подойти.

Тягаться с неизвестностью - любимый вызов. Эрвин не умел бояться, и в этом была его слабость.

Эрвин не знает, где заканчивается его память и начинается круговая порука из придуманных людей. Его зовут десятком имен и каждый раз учат, как правильно убивать. Руки все равно что канаты - вытягиваются из тела, но в них не сила (сплошная перверсия). Эрвин приходит в себя, когда ломает Марию и слышит ее крик под своими пальцами. Мы победили? Вопрос чужой, и одновременно ему же и принадлежит.

Мы не они, в голосе надлом, Эрвин одними губами повторяет вопрос, в лицо бросается боль. Царапает его, а крови нет, она испаряется от жара. Глаза открываются с трудом, и только чтобы увидеть небо. Оно впивается в зрачок. Непривычно яркое, как будто искусственное. Ужасно, - в голове бьется не-его словами, кто-то вздыхает и все-таки смотрит. Они вдвоем лежат на земле, смотрят до тех пор, пока не собираются слезы и не начинают печь обнаженную кожу. А еще - тело, вывернутое наизнанку. А еще - Эрвина, его эхо и всех наблюдателей, которые выстроились в очередь, чтобы посмотреть.

Давно не было такой духоты. Обычно в кабинете достаточно открыть окна, чтобы начать дышать. Приходилось придерживать письма, пока ветер заносил внутрь пыльцу и превращал комнату в цветник. Эрвину было тихо - когда рама едва покачивалась, а с улицы доносился голос Мика, тренирующего молодых солдат. Ему было тихо - когда свеча росла ввысь и ей хотелось скормить бюджет на следующий год, потому что ни черта не складывалось (не хватало то людей, то кроватей). Тихо - так обычно заходил Леви и с едким раздражением наблюдал за тем, во что превращался кабинет.

Эрвин вспоминает, как опускал глаза к столу и пытался скрыть улыбку. Повторить не получается. Эти воспоминания, глаза и тело целиком больше ему не принадлежат.

Боль была режущей, потом тянула из стороны в сторону. Теперь она цветком распускается где-то внутри, и Эрвин чувствует, как тяжелеет его дыхание. Расщепление заканчивается, внутри кристаллизуется раскол. Среди него Эрвин разбирает стук сердца - своего сердца, колоссального. Оно будто бы заполняет все пространство под ребрами.

Мир перед Эрвином собирается заново. Из серых стен, влаги на них, из деревянной постели, ободранного матраса, низкого потолка. Мир перед Эрвином собирается в образе Леви. Склонившегося к нему, что-то рассматривающего, Эрвин узнает в этих повадках сомнение. Первые мгновения он никак не может вспомнить Леви целиком, но он знает его. Эти заточенное лицо, острый взгляд. Он видел много раз, как ярость в глазах Леви душила здравый смысл, но ни так ни разу и не смогла победить.

Ле-ви, - пробует на вкус.

В грудь упирается узкая ладонь. Черствая, вся в ожогах. А еще пронзительно теплая, потому что нагревается от тела Эрвина. Эрвин не может собраться, поэтому дергается сначала, как глупый пес, куда-то в сторону, ведет по привычке левым плечом (правым из-за потерянной руки он работает меньше).

Тело ощущается как придаток. Ярко - как искусственное небо из сна. И с такой же свинцовой тяжестью. Не хватало еще, чтобы его полностью парализовало. Это будет некстати. Не то чтобы неприятно, но замедлит работу. Эрвин поворачивает голову, чтобы увидеть клинок рядом с собой. Тот воткнут в матрас с явным предупреждением - неверное движение, и лезвие Эрвин попробует на вкус.

Леви выглядит так, будто боролся с самой жизнью. Царапины, грязь, повсюду запекшаяся кровь. Леви выглядит так, будто обратно попадает именно он, а Эрвин его встречает на пороге. Ле-ви.

Эрвин оглядывает его заново. Видит потрепанный плащ на плечах, зеленый акцентом наполняет пустую комнату. Леви не выглядит радостным (даже по своим меркам). В ответ на это Эрвин хмурится, сводит брови к переносице и что-то пытается сказать, но выходит лишь:

- Леви?

[indent] паршиво выглядим, мы оба.

[indent] это осада? иначе зачем нам ждать?

[indent] куда я уходил, раз ты меня встречаешь?

Эрвину не хватает полноты картины, он помнит какие-то сгустки - крови и краски, много зеленого, порывистое движение вперед. Лошадь под ним разбилась, ей поломало ноги от удара. Вспышка перед глазами все равно что разлет от взрыва.

Боль из груди ударяет в голову, Эрвин морщится сильнее. Он тянется к лицу, будто бы может стянуть эту боль, все равно что одеяло. Ладони скользят по щекам, накрывают глаза, пальцы впиваются в виски. Руки у него словно нечеловеческие.

[indent] Две

[indent] руки.

Эрвин застывает. Сомнения в глазах Леви становятся зеркалом. Эрвин в них видит себя.

- Мы победили? - задает он единственный вопрос, который помнит.

Чужой вопрос. Чужими словами.

Мы не они, застревает в глотке. Ответ - ладонь Леви на его груди.

В этом «мы» Эрвин больше не узнает себя.