— Как я это все ненавижу. — тихо выдыхает Армин куда-то в колени.
Армин помнил всегда. Помнил поле, разбросанный хворост из стяжки, пересохшие от жары губы. Помнил Эрена в зеленой, холщевой рубашке и льняных, изгрызанных временем штанах. Помнил, как молчаливая, до ужаса сосредоточенная на обычном и людском, Микаса перетягивал жилы жгутов, чтобы беспечность Эрена перестала быть проблемой и чтобы вообще хоть что-то понять в этой жизни. Микасу всегда пугало все масштабное, поэтому проблемы она предпочитала декомпозировать, чтобы страх будущего был распределен порционно, создавая иллюзию передышки по краям тарелки. Сейчас ее пугало только то, что они носятся посреди жары в открытом поле, и, возможно, предстоящий родительский выговор Эрену за халатную радость среди угнетающего течения ползущего дня. Это, пожалуй, огорчало ее больше всего.
Армин думает, что делить большие кошмары на кошмары помельче - вариант, и этот подход стоило бы запомнить. Им скучно и Эрен, больно впиваясь локтем в бок Армина, ставит тут же подсечку и пускается на утек, сбрасывая с себя сорогу. Кричит, оборачиваясь, что сейчас улетит, если Арлерт не сможет его поймать. К морю - и без него.
Армин верит. Армин пугается, потому что еще не умеет декомпозировать страхи.
Он почти догнал его и, споткнувшись о камни, чуть ли не растягивается возле самых пяток друга, успев крепко схватить того за рукав. Ткань трещит по швам, а Эрен смеется. Помогает удержаться на весу и и подмигивает беззаботно. — Можешь отпустить, ты выиграл.
— И ты теперь не улетишь?
— И что, ты правда думаешь, что я сбежал бы без тебя к нашей мечте?
Конечно, это все было шуткой. Конечно, даже если бы Йегеру удалось оторваться, то они бы встретились тенями на зашпаклеванных стенах домов. Силуэтами за поворотом на рыночную площадь. Армин зашел бы к семье Эрена на обед, где уже его будут ждать разложенные по тарелкам оставшиеся порции порезанных кошмаров. Но от чего-то Армину казалось, что Эрен и впрямь сбежит насовсем. И от этой мысли становилось страшно.
Если бы Армин знал, что это время будет одним из самых счастливых в его жизни, он бы чаще ловил Эрена руками. Меньше бы закрывал глаза на издерганность Микасы. Выше бы взлетал вверх от того, чем когда-то жил. Любовью и свободой в моменте. Что ни говори, но ни один УПН не возьмет на мушку свободное сердце, потому что оно будет слишком высоко от смерти. Никто бы больше не поскальзывался на камнях, потому что рука держала бы другую руку. И никому бы не пришлось улетать. Но это уже сослагательное.
— Как я это все ненавижу. — тихо выдыхает Армин куда-то в колени. Я ненавижу свою память.
Арлерт еще не до конца научился декомпозировать кошмары, а Эрен уже улетел. Черт знает куда и все-таки без него.
Когда они оказались у моря, Йегер не обращал внимание ни на что, кроме острого края простирающегося горизонта. И шепнул тихо-тихо, чтобы только Армин услышал, — Трижды мне насрано на это море. Хочу знать, кто за ним.
Армин слышит шаги вошедшего главнокомандующего. Он безмерно устал притворяться, что ему, как и прежде, есть хоть какое-то дело до устава, но тело вышколенно вопреки воле. Армин струной ровняется, и иногда ему кажется, что однажды что-то внутри него задребезжит и, наконец-то, лопнет. Мыльный пузырь под названием Парадайз взорвется подобно мертвой звезде, и мир провалится туда, где ему самое место - в первородный хаос.
Смит прячет свой взгляд в гудящие ветрами щели, лижет им пыль каменной кладки, что затаилась в углах. Зарывает его куда-то глубже самой сути. Он не любил хаос, но вся их жизнь им являлась.
В конце концов, он переводит взор на тускло мерцающие свечи, сгорбившиеся от духоты истончаемого жара. Воск на полу рисует уродливые картины их будущего, и все стоически делают вид, что до этого нет никому дела. Разве что, капитан Леви позднее заметит, что Армин должен держать свою комнату в чистоте.
— Если бы любил - тебя бы не было в развед-корпусе. — сухо произносит Эрвин, выжидая, когда Армин всласть нанянчится со своим перебитым сердцем. — Только безумцам не нравится разрушать.
Они не говорят об Эрене, но его тень перекрывает Армину всю гребаную жизнь. Когда он ушел, Смит посоветовал похоронить его - в собственном сердце и мыслях. Выбор мертвого принять легче, чем думать о том, что тебя оставила позади живая душа. Что человек, которого ты знал, поступил с тобой как незнакомец. И Армин, к своему ужасу, видел в этой великой неправде зерно логики.
Голова Арлерта — идеальная почва для самых разных сомнений, а Смит всегда точно знал, сколько подобных зерен нужно туда посадить.
И Армин будет вынужден согласиться с каждым, потому что все имеет место быть.
Да, Эрен - бешеная собака, взбунтовавшаяся против своего поводка. Бешеных псов принято убивать.
Да, Эрен совершил военное преступление.
Да, Эрен плевал на судьбу Парадайза.
Да, Эрен предал их. Нет, хуже, он предал его. Предал себя. Предал их мечту.
Предатель. Предатель. Предатель.
Армин шепчет в ладони, — Почему ты так сделал?
И, не найдя ответа, не в силах бросить внутри себя финальную горсть земли на его могилу. И от этого Армин расстраивается на тысячу лет вперед. Его тело - чертово кладбище. Все внутренности, требуха, кишки - все земля могильная. Кости - полезлые, обглоданные дождями и ветрами кресты. Все его наследие этому миру.
Колоссальный титан делает шаг, манифестуя войне войной, а жадная смерть игриво нежится в отпечатках его огромных стоп. Бронированный титан разбивает целые вселенные обманчивого мирского благоденствия. Женская особь топчет под своей стопою целые города. Но главным всадником апокалипсиса окажется тот, чье имя запрещено произносить вне рамок канцелярита.
— Мы выезжаем, Армин. Успех предстоящих переговоров зависит, в том числе, и от тебя.
— Что делает человека человеком? Всегда задаю этот вопрос, когда хочу больше узнать о собеседнике.
Теплокровность? Наличие стояка по утрам? Треск костей, когда твое тело, сброшенное с горы Ёго, встречается с землей? Чернильный отпечаток папиллярного узора, оставленного на пергаменте по неаккуратности? Или сердце, что бешено стучит от всепоглощающей злобы?
Руки Странника были холодны; подушечки пальцев не оставляли отпечатков; в груди мертвая пустошь. Был ли он когда-то человеком?
Губы ленно цыкают. Нет, все это пустое, вопросы нужно задавать, начиная с сути.
— Это что, несет в себе какой-то сакральный смысл? — Странник по птичьи клонит голову в бок, наблюдая за тем, как Аяка старательно разливает чай по пиалам. Яхонтовые подвески тихо стучат друг о друга по ответной инерции.
Улыбается, дурочка.
Улыбка на Инадзуме всегда была признаком глупости среди невест. Только не обремененному умом созданию будет радостно от мысли, что тебя свяжут узами брака с тем, по кому сердце молчит.Скарамуш прислушивается к танцу сквозняков, остервенело кружащих красный кленовый лист. Прямо как собачья стая, загнавшая кошку. Внутри что-то сладко копошится от этого сравнения.
— Да. Не зря же над этим вопросом бьются философы со времени Кэнри'аха. Человек всегда стремится узнать, в чем соль.
— Вот как?
Однажды он знал человека, который знал в чем соль. Потом эта соль скатывалась с его щек жемчужными слезами, скользила в разинутую от боли и ужаса пасть, смешивалась со слюной и вырывалась в мир нечеловеческим воем. Тело билось в конвульсиях, находясь в эпицентре пламени. Глаза с тихим свистом лопались от температуры. Соль, которой некогда была пропитана кислая, потная кожа, шипела от ядовитого жара.
Странник любил огонь. Не существовало в мире ничего тщательнее и старательнее пламени. Не сыщешь ничего дотошнее и внимательнее пожара. Выпусти его только наружу – и он уничтожит под собой все. Сожрет то, что некогда казалось весомым и значимым, от корки до корки, от нитки до нитки, оставляя за собой лишенное каких-либо цветов, абсолютно совершенное в своей своей пустоте н и ч т о. Все, что останется после – прах, черные всполохи копоти и толстый слой грязного пепла, который еще долго будет спускаться с небес на выжженую землю.
Когда этот "всезнающий" сгорел заживо, после него не осталось ни отпечатков, ни боя в груди. Только треск догорающих углей и зловоние паленой плоти. Перестал ли он быть человеком? Знал ли он что-то кроме соли? Например, каким будет его конец? Или каким будет закат на Татарсуне в этот день?
Странник тихо смеется.
Небо Инадзумы гниет от дыма погребальных костров, а проказливые ветра тянут на своих хвостах вдовий плач. Очередной бастион сопротивления пал.
Голос Аято ласково кусает его пятый шейный позвонок.
— Таким ты будешь богом?
Странник, не оборачиваясь, качает головой. Вуаль шляпы тихо колышется, свисающие фурины нежно смеются под аккомпанемент криков умирающих тел.
— Нет, мой мятежный принц. В моем мире ты не услышишь даже стенаний.
Аяка поднимает взгляд из под серебряных ресниц, отвлекая от воспоминания. Видимо, она рассчитывала на ответ. Аято нужно было лучше за ней следить, слишком привыкла к безопасности. Но это все было поправимо: немного времени и его стараний, и она тоже превратится в очередную куклу из павильона «Сяккэи», молча смотрящую на свои сложенные на коленях руки. Прямо под стать ему. Тогда-то они точно будут идеальной парой.
— Тогда мой ответ: смертность.
— Тебе не одна сотня лет. А кто тогда ты?
Кукла, умеющая с рождения плакать, потому что ей не дали имени. Проба золотого пера. Он был много кем. Каждая из его сущностей — нитка судьбы, тянущаяся к одному из сочленений марионетки: Куникудзуси, Кукла, Кабукимоно, Шестерка, Предвестник, Сказитель, Странник.
— У меня много имен, милая Аяка. Большую часть из них ты никогда не услышишь.
Он перехватывает маленькую, белоснежную ручку, тянущуюся к его пустой чашке. Пальцы жестко впиваются в кисть. Тепло ее нежной кожи тонет в холоде фарфоровой хватки.
Улыбка с лица Аяки медленно тает, придавая принцессе Яисиро осмысленный вид. Уже лучше.— Тебе нужно уяснить главное, моя ненаглядная — это все нужно исключительно тебе: человечность, смыслы, соль и сахар, чтобы хоть как-то наполнить свою короткую, бесхребетную жизнь. — в кобальтовых глазах обнажаются клинки. Если ее не воспитал Аято, то это сделаю я. — Свои вопросы оставь таким же жалким созданиям. Хочешь постигнуть суть жизни? Открыть тебе секрет? Есть только первородный Хаос и в нем весь смысл. А я буду его Архонтом. И это все, что тебе нужно обо мне знать. Глубже заглядывать не советую.
Юноша отталкивает ее руку также резко, как схватил моментом ранее. — Считаю, наше знакомство состоялось. За сим откланяюсь. Множество дел. Не скучай, моя будущая супруга. Мы скоро встретимся вновь.
Холодные губы оставляют на теплой щеке обманчивую ласку поцелуя и липкое чувство тревоги внутри солнечного сплетения.
Аяка понимает, что однажды он оставит после себя лишь тихий смех и опускающийся на землю пепел, в котором будет погребено очередное имя: ее, его, ее брата и чье-либо еще. Большую часть из них никто никогда не услышит.
Все, что сеет Странник — бесконечный цикл Хаоса, поскольку он его Архонт.
Отредактировано Armin Arlert (Сегодня 15:34:34)
